Бояре враждуют, министры воруют

Новое время читать старые книги

Миллионы верят в Сталина. Миллионы верили в Ельцина, в Путина (в том числе иностранцы, в том числе важные: Блэр, Буш…). Можете верить в Байдена — сейчас это у многих легко получается. И ничего, кажется, не стоит. А потом человек, в очередной раз обнаружив себя с пустым карманом у разбитого корыта, восклицает: «Какой же я был дурак!» Дурак не предвидит последствий своего поведения и не понимает «процесса». Или понимает, когда уже поздно. Например, он понимает смысл слова «оптимизация», когда задыхается в «скорой», которая 7 часов стоит в очереди к приёмному покою больницы.

ЭТО БЫЛ ХРАМ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ.

Когда историк (изучатель Древнего мира, книжный червь) вылезает из пыльного архива и по неосторожности берёт газету или включает ТВ, ему кажется, что он сошёл с ума. И он бормочет наизусть строчки классика: «Какое, граждане, у нас тысячелетье на дворе?»

Кругом всё в точности, как тысячу, две, три тысячи лет назад. Бояре враждуют, министры воруют, фараоны выскабливают с каменных плит подвиги предшественников и воспевают собственные.

Если б люди в маршрутке говорили на латыни, историк бы решил, что он провалился во времена римских цезарей, чьи роскошества, безумства и жестокости обсуждала тогдашняя толпа, а потом описали Плутарх, Светоний…

Но вокруг говорят по-русски (хотя и с акцентом) — значит, это не машина времени, а всего лишь маршрутка.

Если нечто написано давно и хорошо — оно с течением веков не стало устаревшим, то есть плохим.

Старое вино, старая картина, старая мебель стоят дороже новых. А ведь они могли испортиться: вино прокисло, краска поблёкла, мебель проели жучки…

С книгами вы можете быть спокойны. Солнце две тысячи лет назад было не хуже сегодняшнего. А книги были лучше, ибо их писал человек, а не белковая приставка-нажималка кнопок гаджета, одуревшая от грохота метро.

А если написано точно, то почему бы не почитать. Зачем снова изобретать таблицу умножения? Ведь дважды два — всё равно четыре; хоть на калькуляторе, хоть на пергаменте.

Булгаков. Бег. 1926

«Доллар! Великий всемогущий дух! Он всюду! Вон там, далеко, на кровле, горит золотой луч, а рядом с ним высоко в воздухе согбенная черная кошка — химера! Он и там! Химера его стережёт. Неясное ощущение (указывает таинственно в пол), не шум и не звук, а как бы дыхание вспученной земли: там стрелою летят поезда, в них доллар! Закройте глаза и вообразите — мрак, в нём волны ходят, как горы. Мгла и вода — океан! Он страшен, он сожрёт! Но в океане, с сипением топок, взрывая миллионы тонн воды, идет чудовище! Идет, кряхтит, несет на себе огни! Оно роет воду, ему тяжко, но в адских топках, там, где голые кочегары, оно несет свое золотое дитя, свое божественное сердце — доллар! И вдруг тревожно в мире! Где-то далеко послышались звуки проходящей военной музыки. И вот они уже идут! Их тысячи, потом миллионы! Их головы запаяны в стальные шлемы. Они идут! Потом они бегут! Потом они бросаются с воем грудью на колючую проволоку! Почему они кинулись? Потому что где-то оскорбили божественный доллар! Но вот в мире тихо, и всюду, во всех городах, ликующе кричат трубы! Он отомщён! Они кричат в честь доллара!»

Византийский теолог IX века

«Коль скоро же он во дворец вступил, какие он там мистерии празднует? Всяким плотским удовольствиям предаётся, а для подданных всякие печали замышляет, никому не доверяя, ни одного друга не имея, всех во врагов превращая и за таковых принимая. Добрых — потому, что считает, что ненавидим ими, ибо, будучи добрыми, они презирают с ними не сходного. Дурных же — совершенно за то же самое, так как злые устремлены и против себя самих, боясь, чтобы в борьбе кто-нибудь, еще более дурной, чем он, не посягнул на власть. Поэтому он всегда «обрезает выдающиеся колосья».

Он всех делает бедняками и всех вынуждает страдать и горевать, «Чтобы кто-нибудь, роскошествуя, — говорит он, — не бездельничал. А бездельничая, не занимался пустяками, а занимаясь пустяками, не задумал бы переворота».

Законы он и изменяет, и переделывает либо из-за корыстолюбия души, либо из-за своеволия — в угоду вообще какой-либо страсти. Войско он ни содержать не умеет ради государства, ни составлять. Собравши вокруг себя стражу, телохранителей, их-то снабжает и кормит, лелея их всех во вред государству и всякую узду с них сняв, чтобы могли убивать, унижать, разорять.»

Мопассан. На воде. 1888

«Существует ли что-нибудь ужаснее разговоров за табльдотом? Я живал в гостиницах, я познал, что такое человеческая душа, высказывающаяся там во всей своей плоской сути. Право, нужно принудить себя к высшей степени безразличия, чтобы не заплакать от горя, отвращения и стыда, слушая, как говорит человек. Обыкновенный человек, состоятельный, известный, почтенный, уважаемый, ценимый, довольный самим собой, — он ничего не знает, ничего не понимает, а говорит об интеллекте с удручающей гордостью.

Послушайте их за столом! Они разговаривают! Они разговаривают искренне, доверчиво, мягко и называют это «обмениваться мыслями». Какими мыслями? Они сообщают, где они гуляли: «дорога была прелестна, но на обратном пути стало немного свежо»; «кухня в гостинице неплоха, хотя ресторанная пища всегда немного возбуждает». И они пускаются в рассказы о том, что сделали, что любят, во что верят!

Мне чудится, что я вижу в них всю мерзость их души, словно чудовищный зародыш в банке со спиртом. Я присутствую при медленном развёртывании общих мест, постоянно ими повторяемых; чувствую, как из этих складов глупости падают слова в их дурацкие рты, а изо ртов — в ленивый воздух, доносящий их до моих ушей.

Все их представления о Боге, о неискусном Боге, который неудачно творит, выслушивает наши признания и записывает их; все их отрицания Бога, основанные на земной логике; аргументы за и против, история религиозных верований; утверждения и сомнения, всё ребячество принципов; хищная и кровавая ярость изобретателей гипотез, хаос споров; все жалкие усилия этих несчастных существ, не способных что-либо постичь, — всё доказывает, что они попали в этот столь ничтожный мир единственно для того, чтобы пить, есть, рожать детей, сочинять песенки и для времяпрепровождения убивать себе подобных.

Объединяться в четырёхсоттысячные людские стада, без отдыха маршировать день и ночь, ни о чём не думать, ничему не учиться, ничего не знать, ничего не читать, никому не приносить пользы, гнить в грязи, спать в слякоти, жить, как скотина, в непрерывном отупении, грабить города, жечь деревни, разорять народы, а затем встречаться с другим таким же скопищем человеческого мяса, обрушиваться на него, создавать озёра крови, равнины наваленных тел, смешанных с размокшей и обагрённой землей, нагромождать груды трупов и остаться без рук и ног, с расколотым черепом, без выгоды для кого-либо издохнуть где-нибудь в поле, в то время как твои старые родители, твоя жена и дети умирают с голоду... Люди войны — это бедствие мира.»

Чехов. 1898

«...Заговорили о милитаризме, о жидах. Глубоко неуважаемые люди высоко подняли голову; заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма — на почве, от которой пахнет бойней.

Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: «Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм...» Капитал, жупел, масоны, синдикат (то, что сейчас называют всемирным еврейским заговором, в конце ХIХ века называли «синдикат». — А.М.) — это призраки, но зато как они упрощают понимание, облегчают наше беспокойство! Дурной знак. Раз заговорили о жидах, о синдикате, то это значит, что люди чувствуют себя неладно, что в них завелся червь, что они нуждаются в этих призраках, чтобы успокоить свою взбаламученную совесть.

Вспомните Короленко, который защищал мултановских язычников и спас их от каторги. Дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь постольку, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без них много.»

* * *

Обороняться от государственной политики считал Чехов правильным 122 года назад. В первой половине ХХ века это стало гораздо труднее. Теперь, конечно, полегче. Как правильно сказал Путин: у нас не 37-й год. А какой у нас год — не сказал.

А какой сейчас год в братской Белоруссии, где уже 26 лет правит (как царь Борис Годунов) всенародно избранный? Какое в Минске тысячелетье на дворе?

Котошихин. 1667

«Царь закричал и велел стольникам, и стряпчим, и дворянам, и стрельцам, которые при нём были, тех людей (пришедших с требованиями. — А.М.) бити и рубити до смерти и живых ловите. И как их почали бить и сечь и ловить, и им было противитися не уметь, потому что в руках у них не было ничего, ни у кого, почали бегать. А пересечено и переловлено больше 7000 человек, а иные разбежались. И того ж дни повесили со 150 человек, а достальным всем был указ, пытали и жгли, отсекали руки и ноги и у рук и у ног пальцы, а иных били кнутом и клали на лицо на правой стороне признаки: разжегши железо накрасно, а поставлено на том железе «буки» (клеймо, буква «Б». — А.М.), то есть бунтовщик, чтобы был довеку узнаваем; а иным того ж дни, в ночи учинён указ, завязав руки назад, посадя в большие суда, потопить. А все, которые казнены и потоплены — не все были воры, а прямых воров больше не было, что с 200 человек.»

* * * 

Противитися не могли, потому что в руках у них не было ничего, ни у кого.

...Конец? Конечно, нет. За минувшие века и тысячелетия люди много раз думали, что всё, полный конец. И даже многие женщины тоже так думали. Верили в Конец света; и так сильно, что распродавали имущество, раздавали все деньги — а зачем они в Царствии небесном?

Но потом оказывалось, что это не полный конец, а конец очередной серии. Автор опять дописал сценарий, придумал новые трюки (один COVID чего стоит!). И хочешь не хочешь — будешь смотреть.