"КАТАСТРОФА ДЛЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА": ДЕЛЯГИН И ПРОНЬКО О САМОМ ПЕЧАЛЬНОМ НАЗНАЧЕНИИ ДНЯ

ВСё, что касается ВШЭвых "специалистов"-это гибель для России. Они все на содержании наших врагов и ясно на кого работают. Но очевидно и правительство и власть оттуда же, раз назначают таких. Что же делать, страна моя? Без крови и революции никак?

ВШЭ - штаб экономического крыла "пятой колонны" в России.

Кто протолкнул кандидатуру Кузьминова на рассмотрение Мишустину, как единственно верную? Очень хочется, чтобы все знали этого человека.

Полагаю, это второй шаг, чтобы отправить Кузьминова в политическое небытие (как Чубайса, Медведева). Первый шаг - отставка из ВШЭ. Третий шаг - туда, откуда его никто не увидит и не услышит.

Что это вдруг всполошились все? Вся наша верхушка гребет в направление в никуда! Давно всем это известно и не является откровением. Ругаем Украину, а чем наша страна лучше? Живем под диктовку МВФ! Без внешнего долга, как Украина, но почему то под диктовку… .

если это - эксперт, то я балерина, в натуре....

В данном вопросе я полностью доверяю Делягину.

ВШЭ давно пора расформировать. Это пятая колонна в чистом виде, существующая за счёт государства. Организована эта контора в 90-е, в эпоху, когда мы жили исключительно по рекомендациям американцев. Сегодня выпускает специалистов по развалу нашей страны.

Его слащавая физиономия отталкивает с первых минут созерцания, а узнав о его родстве, моя неприязнь к нему возросла. Когда же вся эта шваль уйдёт с нашего горизонта?

Как пожилой человек. я думал, что Сталин тиран, пострелял многих людей, а сейчас я думаю, что Сталин был очень, очень, очень прав!

Никакой катастрофы для правительства... кадровый резерв формируется и реализуется в аппарате президента. Формулировка одна - крепить Россию, как сырьевой придаток забугорных экономик.

Да,точно, если он эксперт, то я гинеколог. Антипатриот России.

ВСЯ ПУТИНСКАЯ СИСТЕМА ПОСТРОЕНА НА РАЗОРЕНИЕ РОССИИ.ТОЛЬКО ПУТИН РАСТЯГИВАЕТ ЭТО НА ДЕСЯТИЛЕТИЯ( ТАК МАЛОЗАМЕТНЕЙ ДЛЯ ОБЫВАТЕЛЯ))) ПРОЩЩЩЩЩАЙ РОСССИЯ .....

Ну если именно этот человек ответственен за введение ЕГЭ, то его как врага народа надо принародно и к стенке поставить. Нет страшнее вреда, чем целое поколение детей намеренно вырастить недоумками. Введение ЕГЭ это гигантская победа наших геополитических врагов руками таких вот предателей, и никакие танки не смогут нанести такого вреда.

Для того чтобы комментировать, необходимо быть в теме, или хотя бы владеть ситуацией. Я не в теме и ситуацией не владею...

И что с того? Кто сегодня слушает каких то там экспертов?
Мулька.

"...как не садитесь, все в музыканты не годитесь".

Меня совершенно не удивляет, что эти два пустобола-теоретика и в этот раз против.
Видимо по привычке! Как зевнуть, открывши рот или кобельку приподнять ножку

Прочитал эту дремучую херню старых пердунов марксистов-ленинцев и порадовался: юмор жив. Спасибо, ребята. Живите злобой дальше.

С оценкой Михаила Делягина и Юрия Пронько - "Катастрофа для правительства", -можно согласиться с одной оговоркой. Скорее всего, это компромис сегодняшнего дня, связанный не сколько с трудоустройством Кузьминова, а с реоргонизацией ВШЭ и всй образовательной среды на патриотические и российские ориентиры. Понятно, что переучивать многих ученых мужей сложно и даже не возможно, вспоминая известную говорку - ученого учить только портить. Однако движение это жизнь, в этом вопросе правительство решило двигаться именно таким образом...

№ 1. ЗДОРОВЫЙ ЕВРЕЙ МАЙБУРД ПНУЛ БОЛЬНОГО ЕВРЕЯ МАРКСА

Евгений Майбурд
Из книги «Тайна стоимости Карла Маркса»
Прометей прикованный, или история болезни
Стоит человеку чем-нибудь занемочь, так что дело у него не ладится, или просто заболел живот — ибо именно там зарождается страдание — и он тотчас берётся исправлять мир.
Г.Д. Торо «Уолден, или Жизнь в лесу»
Он, умевший со стоическим равнодушием переносить величайшие страдания…
Ф. Энгельс «К смерти Карла Маркса»
В сентябре 1871 г. в Лондон пришло письмо из далёкого Петербурга:
Уважаемая сударыня!
Простите, что я обращаюсь к Вам, но очень прискорбные известия, проникшие и в нашу печать, заставляют меня просить Вас ответить хотя бы в нескольких словах на следующее. Сегодня в газетах появилось сообщение о том, что Ваш отец тяжело заболел. Ввиду слабости его организма все знакомые его в большой тревоге. Не будете ли Вы так любезны написать мне, насколько соответствуют действительности эти слухи и в каком состоянии вообще теперь его здоровье. Надеясь на исполнение моей просьбы, ещё и ещё раз прошу извинить меня.
Н. Даниельсон[1]
Случилось так, что однажды Николай Францевич Даниельсон, русский экономист и публицист, развернув утром «С.-Петербургские ведомости» (№ 239 за 1871 г.), прочитал следующее:
«Карл Маркс, который в настоящее время состоит главным руководителем международного общества в Лондоне, опасно болен» (ЧС, 145).
Работая в это время над первым переводом «Капитала» на русский язык, испытывая искреннее почтение к его автору и зная доподлинно о слабости организма последнего, Даниельсон был встревожен прочитанным и тут же написал в Лондон. Ответила ему шестнадцатилетняя Элеонора:
«Милостивый государь!
Благодарю Вас за участие, которое Вы так любезно проявляете по отношению к моему отцу. Ваша тревога было совершенно напрасной, так как промелькнувшие о нём во всех газетах сообщения, как и ранее появлявшиеся утверждения, абсолютно неосновательны. Папа сейчас в сравнительно хорошем состоянии, и наши друзья могут быть вполне спокойны <…>» (ЧС, 16).
Паника безосновательна. Сообщения ложны. Обычная газетная «утка».
Что же было в действительности?
В последние годы у Маркса вошло в обыкновение устраивать себе «отпуск», выезжая на воды для поправки здоровья. В августе 1871 г. он отправился на две недели в курортный город Брайтон.
Если судить по интонациям и содержанию его писем из Брайтона к Энгельсу (19 августа) и домой (25 августа), в указанный период Маркс не испытывал особого недомогания. Энгельсу он пишет о текущих делах, как видно, не оставляя их и на отдыхе;[2] домой — о разного рода забавных случаях, о заботах, общих знакомых и т. п. (33:240). О самочувствии своём — коротко и вскользь: сообщает о благотворном воздействии морского воздуха и ванн, сожалеет, что не захватил успокоительного для печени (беспокоит), жалуется на насморк и кашель в связи с ветрами и дождями (33:59). Обычный отдых обычного — со своими хроническими болезнями — курортника, которому не очень повезло с погодой. Бывает.
Если бы газетчики мира справились о здоровье Маркса у его домашних или Энгельса, сообщений об опасной болезни не должно было быть. Вероятно, эти проныры пользовались источником менее достоверным либо просто подхватили безосновательный слух — «ввиду слабости его организма».
Ввиду слабости его организма… Даниельсон пишет об этом как о факте общеизвестном. И неудивительно. Собственное здоровье, а точнее, нездоровье — перманентный сюжет писем Маркса ко всем его адресатам на протяжении почти всего лондонского периода (последние 33 из 65 лет жизни).
Тема болезни начинает звучать в его письмах непосредственно с 1850 г. Что тут особенного? Ничего. Почти любой человек иногда заболевает, а затем выздоравливает и возвращается к нормальной жизни. Именно так мы воспринимаем сообщения, исходившие от Маркса в первые годы лондонской эмиграции. Они ограничиваются, как правило, сухим перечислением: заболел, слёг, пролежал, встал на ноги… Да и повторяемость их не выходит за рамки «обычной нормы» — два-три раза в год.
Постепенно, однако, сообщения Маркса о собственном нездоровье начинают всё более учащаться и конкретизироваться.
Геморрой (29:6), болезнь печени (29:109, 252; 30:65, 287 и мн. др.), зубная боль (29:300), свинка (29:321), воспаление глаз (30:503), «невралгия всей левой части головы» (30:467), многодневная рвота (31:113), инфлюэнца (31:126), разлитие желчи (31:104), ревматизм в правой руке (31:116, 170), снова зубная боль и ревматизм (31:175), снова печень (31:201), кожные заболевания.
Перечень далеко не полный.
Допустимо ли подшучивать над больным человеком (даже если б он был нами прежде уличён как интриган и беспримерный лжец)? Здоровье — это особая сторона нашего бытия, и больной человек есть больной человек — мы сразу обязаны вспомнить, что он — наш брат.
Вопрос в другом: насколько достоверны имеющиеся в анналах сведения о болезнях и болячках Карла Маркса? Ибо, как понимает наш читатель, главный, а чаще всего единственный, источник сведений о здоровье Карла Маркса — сам Карл Маркс. Источник не вполне надёжный. Так, встревожившие Даниельсона сообщения газет не были злонамеренной выдумкой газетчиков, а основывались на определённом источнике — увы, страдающем хронической недостоверностью.
«Я уже две недели нахожусь здесь по совету врача, так как моё здоровье сильно ухудшилось в результате очень напряжённой работы…» (33:2З8), —
пишет Маркс 25 августа 1871 г. из Брайтона в Нью-Йорк некоему Фридриху Больте, активисту рабочего движения среди американских немцев и сотруднику газеты «Арбайтер цайтунг».
Разгадка многочисленных необоснованных газетных публикаций, упомянутых Элеонорой в ответе Даниельсону, заключается в том, что сам Карл Маркс передал злополучное сообщение о своей болезни непосредственно в печать.
Конечно, известие переполошило всех друзей.


Вспомним: с чего начинается «Капитал»? С сообщения о «многолетней болезни, которая всё снова и снова прерывала мою работу» (почему только и затянулось это продолжение вышедшей восемью годами ранее «К критике политической экономии»). Какая-то таинственная многолетняя болезнь, временами выводящая из строя, — наверное, что-то из ряда вон выходящее. Какой мужчина станет публично жаловаться на состояние своего здоровья? Тем более станет ли муж науки начинать солидную учёную монографию сообщением о своей болезни, если это какой-нибудь пустяк вроде стенокардии, гастрита или радикулита?
Поскольку история болезни Карла Маркса меньше всего освещена в истории марксизма, попытаемся восполнить этот пробел, не претендуя, как и в других случаях, на исчерпывающую полноту исследования и бесспорность выводов. Последнее, впрочем, само собой разумеется, ведь нам приходится использовать только те источники, какие имеются в нашем распоряжении: письма Карла Маркса, его близких и друзей.
Ссылка на болезнь — привычное марксово оправдание своей задержки с ответом на чьё-нибудь письмо или других промедлений. Но здесь многое зависит от адресата.
Для «всех прочих» чаще всего это так и называлось: болезнь. Без объяснений и уточнений. Болел, а потому не мог ответить.
Для некоторых особо близких партайгеноссен (Вейдемейер, Кугельман, Либкнехт…) болезнь иногда обретала конкретное название.
Вейдемейеру, 1 февраля 1859 г.:
«Твоё письмо, датированное 28 февраля 1858 г., пришло сюда (по крайней мере попало мне в руки) в конце мая, а отвечаю я в феврале 1859 года. Причина очень проста. Весенние и летние месяцы у меня всё время болела печень, и я только с трудом выбирал время для необходимой работы. Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы писать письма, кроме случаев, когда это было абсолютно необходимо» (29:465).
За указанный период в восемь месяцев Марксом было написано не менее 40 писем (в среднем 5 в месяц) к Энгельсу и другим лицам, очевидно, в силу абсолютной необходимости, каковой не наблюдалось для своевременного ответа старейшему другу и сподвижнику по Союзу коммунистов.
Карлу Клингсу, 4 октября 1864 г.:
«Весь последний год я болел (мучили карбункулы и фурункулы). Если бы не это, то моё сочинение по политической экономии, «Капитал», было бы уже напечатано» (31:354).
Наиболее полный источник для реконструкции истории болезни Карла Маркса — это его письма к Энгельсу. Как сказано, с годами описания Марксом заболеваний становились всё более подробными и красочными. Временами болезнь тоже выступала как оправдание задержки с письмом (не на год, конечно, а на неделю, две, три…). Но в переписке с «Фредом» функция сообщений о болезнях далеко выходит за рамки обоснования эпистолярной неаккуратности, и поэтому болезненные сюжеты появляются здесь много чаще, чем опоздания с ответом.

Складывается впечатление (особенно на рубеже 50—60-х и дальше), что ни одна напасть не проходила без того, чтобы не стать предметом сообщения другу в Манчестер. Например:
«Я на этой неделе не мог осуществить своего намерения, так как из-за жары заболел чем-то вроде холеры. Меня рвало с утра до вечера. Сегодня снова могу писать» (29:375)
Или:
«Вот уже десять дней у меня чудовищная зубная боль и весь рот в нарывах, т. е. воспаление дёсен и т. д.» (29: 300).
Или:
«От досады я совершенно болен» (29:318).
Сообщает Маркс иногда и о болезнях жены. Так, в течение марта—апреля 1857 г. он дважды вскользь упомянул в письмах о какой-то, по-видимому, затяжной и нелёгкой болезни госпожи Женни, однако же не балуя подробностями друга и анналы [«моя жена очень нездорова» (29:86) и «последние две недели жене моей стало ещё хуже, чем в предыдущие месяцы, и в доме было большое беспокойство» (29:98)]. Зато фрау Маркс, ещё не совсем оправившаяся от этой самой болезни, пишет 12 апреля 1857 г. Энгельсу:
«По приказанию муфтия один инвалид пишет за другого. У Чали болит полголовы, страшная зубная боль, болят уши, голова, глаза, горло и бог знает что ещё. Ни опий, ни креозот не хотят помочь. Зуб необходимо вырвать, а он не даёт» (29:529)
Кажется, Пруст заметил: в некоторых больших семьях бывает так, что кто-нибудь один как бы присваивает себе монополию на болезнь. При этом, разумеется, заболеть может любой, однако это спокойно всеми воспринимается как явление вполне ординарное, в то же время недуг «монополиста» становится событием для всего дома. Среди домашних он считается более подверженным заболеваниям, нежели другие, и всегда у него это тяжелее других.
Уж не наблюдалось ли чего похожего в семье Марксов? И не был ли такого рода «монополистом» общепризнанный и безусловный её «муфтий»?
Во всяком случае заболевания Маркса описаны им с такими подробностями и смакованием деталей, какого не находим при его упоминаниях о болезнях жены или детей. А о том, как отзывались его болезни на обстановке в доме, можно судить по сообщениям фрау Маркс. Так, в начале ноября 1863 г. она писала Энгельсу:
«К сожалению, Карл не может писать сам. Уже неделя, как он болен и прикован к постели. У него два кровяных нарыва — на щеке и на спине. Нарыв на щеке поддался обычным домашним средствам, применяемым в подобных случаях. Другой нарыв — на спине — принял такие размеры и так воспалён, что бедный Мавр терпит ужаснейшие боли и не знает покоя ни днём, ни ночью. Словно этой злосчастной книге никогда не суждено быть законченной. Это тяготеет над всеми нами подобно кошмару» (30:563).
И 24 ноября она писала:
«Уже неделя, как, по-видимому, миновала всякая опасность. Крепкое доброе вино и усиленное питание давали ему силы переносить боли и оказывать сопротивление истощению, вызванному сильным выделением гноя. К сожалению, он всё ещё не может спать и тяжко страдает по ночам… Иногда он ненадолго встаёт, и сегодня его перенесли из комнаты, в которой он находился во время болезни, в общую» (30:563).
Более подробно и последовательно об этих событиях госпожа Маркс писала в те же дни В. Либкнехту:
«Карл был болен уже несколько месяцев, работа сделалась для него невыносимо тяжёлой, и, чтобы добиться хоть небольшого облегчения, он стал вдвое больше курить и утроил дозу различного рода пилюль — каломельных, помогающих при разлитии желчи и т. д. Примерно месяц назад у него появился карбункул на щеке, очень болезненный, но мы вышли из положения при помощи обычных домашних средств. Не успел ещё исчезнуть карбункул, как на спине появился другой. Хотя боли были ужасными и опухоль увеличивалась с каждым днём, мы всё же оказались настолько безрассудны, что сочли возможным добиться её рассасывания с помощью компрессов т. п. Согласно немецкой методе бедный Карл почти совсем лишил себя пищи, исключил из рациона даже дешёвое 4-градусное пиво и жил на одном лимонаде. Когда, в конце концов, опухоль достигла величины кулака, а спина совсем изогнулась, я пошла к Аллену…»
Аллен — семейный врач бедствующих Марксов. Он вскрыл нарыв.
«…Затем начались горячие компрессы, которые мы теперь делаем каждые два часа с точностью часового механизма в течение двух недель днём и ночью.
…Так мы прожили 14 дней — больше Вам мне не нужно ничего говорить. Ленхен,[3] тоже заболевшая от всех хлопот и чрезмерного напряжения, сегодня чувствует себя немного лучше. Не знаю, как мне самой удалось найти в себе силы. Первые ночи я дежурила у постели одна, в течение недели — по очереди с Ленхен, а теперь сплю в комнате на полу, чтобы быть всегда под рукой…» (30:565).
Ни одно слово в данном письме мы не склонны подвергать сомнению. Как можно понять, к беде привело самолечение Маркса. Славная женщина пишет так, будто сама испытала все те ужасные боли, на которые жаловался её муж (можно представить, как всё это выглядело). И совершенно понятно всякому, что при такой беде в доме никто уже не мог себе позволить болеть.
А наше исследование тем временем подошло к самой ужасной из болезней, постигших Карла Маркса на его жизненном пути. Карбункулёз. Как говорят и нынешние медики, дело далеко не шуточное, притом, безусловно, весьма и весьма болезненное, а также трудноизлечимое.
Печёночная болезнь и карбункулёз — две напасти, преследовавшие Маркса долгие годы. То и другое приобрело хроническую форму и, будучи залеченным однажды, вновь и вновь возвращалось, вызывая то жалобы пациента, то его проклятья, то спокойное перечисление. Особенно карбункулёз.
В силу ряда обстоятельств (в большинстве своём имеющих прямое отношение к истории «Капитала») течение этой именно болезни Маркса довольно чётко прослеживается по письмам. Каждый карбункул точно датирован, документирован, описан и занесён в анналы марксологии.
По всей вероятности, случай, описанный госпожой Маркс, был первым проявлением неприятнейшего кожного заболевания. По описанию, которое мы процитировали, можно судить о том, как всё это происходило и в последующие годы — какой аврал наступал в доме Марксов в периоды рецидивов. По сравнению с картиной, нарисованной женою, сообщения самого Маркса весьма лаконичны.
Оправившись от ноябрьских язв, Маркс отправляется устраивать свои денежные дела — сперва к матери, в Трир, а затем к дяде — в Залтбоммел (Голландия). Под рождество 1863 г., приехав в дом Лиона Филипса, он снова пережил обострение болезни. Энгельсу об этом сообщалось:
«Прошлую среду я писал тебе о вновь появившихся у меня фурункулах и об «отчаянно» проведённой ночи. На следующий день доктор ван Анрои обнаружил, что рядом с фурункулом образовался также несносный карбункул, как раз под тем местом, где был прежний…»
Ухаживают за Карлом сам дядя Лион и его дочь Нанетта.
«…моя милая, остроумная кузина, наделённая бедовыми чёрными глазами, печётся обо мне и ухаживает за мной на славу…
…Пока что второй кошмар на моей спине далеко не так лют, как первый в Лондоне. Ты видишь это уже из того, что я могу писать» (30:313).
Что же, принять и нам этот критерий для оценки степени остроты приступов болезни Маркса? 20 января 1864 г. Маркс всё ещё находится в Залтбоммеле.
«Когда пришло твоё письмо, я поздравлял сам себя с избавлением от старых ран, но уже в тот же вечер выскочил большой фурункул над левой грудью, около шеи, а другой — его антипод — на спине…»
Правда, это не мешало пешим прогулкам
«…в сопровождении дяди и кузины. Но несколько дней спустя снова появился карбункул на правой ноге.»
В неудобном месте, отчего — ни ходить, ни стоять, ни лежать.
«…Надо тебе сказать, что кроме этого карбункула ниже задней части появился новый фурункул на спине, а тот, что на груди, едва стал залечиваться» (30:316).
Эстафета прыщей и язв, конечно, заставляла продлевать пребывание в доме Филипсов, а к тому же и оправдывала отсутствие писем, ибо после цитированного Маркс только 25 февраля пишет другу, извещая уже, правда, о свершившемся возвращении своём в Лондон. Надеемся, что за два месяца пребывания Маркса в Залтбоммеле ему не пришлось переживать одни лишь неприятные минуты. По крайней мере Лиону Филипсу, по возвращении от него домой, написано:
«Несмотря на карбункулы и фурункулы, считаю два месяца, проведённые в твоём доме, одним из счастливейших эпизодов в своей жизни и всегда буду испытывать благодарность за доброту, которую вы ко мне проявили…
…Прилагаемые несколько строк прошу передать Нанетте» (30:536).
В Собрание сочинений, которое мы в эту минуту держим в руках, «прилагаемые несколько строк» почему-то не попали.
Писем домой за те два месяца мы в Сочинениях также не обнаружили. Может быть, о делах Карла в Голландии супруге его писали дядя и кузина?
Писем домой за те два месяца мы в Сочинениях также не обнаружили. Может быть, о делах Карла в Голландии супруге его писали дядя и кузина?
В марте того же года, отправляясь навестить Энгельса в Манчестер, Маркс сообщает «о нескольких новых фурункулах, неожиданно появившихся на различных частях тела» (30:319). По возвращении домой, 19 апреля:
«Фурункулёз затянулся почти до прошлой недели, что меня весьма «раздражало»…» (30:319).
После этого следуют подряд одно за другим письма Энгельса в Лондон от 26 апреля, 1 мая, 2 мая и ещё одно от 2 мая. Маркс едет в Манчестер, где присутствует при кончине Вильгельма Вольфа — Лупуса, провожает его в последний путь и получает в наследство около 600 или 700 фунтов стерлингов и всё имущество умершего. Вернувшись в Лондон, в конце мая пишет в Манчестер:
«К своему весьма «приятному» удивлению обнаружил сегодня утром у себя на груди два новых «почтенных» фурункула (уже прошлой ночью я не мог уснуть). Спроси у Гумперта, что мне делать. Железа я не хочу теперь принимать, поскольку у меня и без того приливы крови к голове. К Аллену мне тоже не хотелось бы обращаться, так как я более всего боюсь возобновлять серьёзное лечение, которое в данное время помешало бы мне в моей работе, а ведь должен же я, наконец, её закончить.»
Не совсем понятно нежелание «возобновлять серьёзное лечение». Где и когда таковое мешало работе, а отсутствие его — способствовало? Так или иначе, Маркс согласен лечиться только по переписке (Гумперт — домашний врач и друг Энгельса).
«…Вопреки тому, что мне говорили по поводу моего здорового вида, я всё время чувствовал какое-то недомогание…»
Я болен, болен, болен…
«… и то большое усилие, которое мне приходилось делать при разработке сравнительно более трудных тем, также, по-видимому, было связано с этим чувством неадекватности. Извини меня за этот спинозистский термин» (30:327)
Так устанавливается прямая зависимость скорости написания «Капитала» от фурункулов. Во всяком случае писалось Марксу нелегко.
«К моему далеко не приятному удивлению, оказалось, что у меня не фурункул, а скорее злокачественный карбункул, бесстыдно развивающийся у самого пениса. Так что пришлось почти 10 дней большей частью пролежать в кровати — и это в такую жару! Рана быстро залечивается…» (30:344).
Впрочем, несмотря на тяжесть болезни, тут же о всяких домашних делах (не забудь отправить Лауре цепочку), о «шлезвиг-гольштейнской истории», о публике (Маркс находится на английском курорте Рамсгет). Как видно, переполоха не было. К тому же этот «злокачественный» — то ли ещё развивается, то ли уже залечивается: стоит ли обращать внимание на такие мелочи?!
Тут из игры выходит Лассаль. Маркс снова здоров. Во всяком случае жалоб нет. Вплоть до 2 декабря, когда:
«Я в ужасе: снова чувствую на правом бедре начинающийся карбункул. Аллен об этом ничего не знает, так как с некоторого времени я лечился сам» (31:29).
На сей раз уже по одному симптому чувствуется, что это будет не фурункул, а карбункул. Для Маркса различие между ними имело, по-видимому, какое-то важное, почти решающее значение, ибо позже Кугельману было заявлено напрямик: «Я был болен карбункулами, не фурункулами» (31:433).
Однако это про другую серию — 1866 г.
Чтобы по достоинству оценить поведение Маркса в этот период, вспомним, что в феврале 1865 г. лицо, финансировавшее «Капитал», высказалось довольно категорически:
«…действуй теперь быстро. Время теперь для книги очень благоприятное, и наши имена опять пользуются у публики почётом. Ты знаешь, как в Германии принято затягивать с печатаньем. Итак, не упускай момента, — это может повести к колоссальной разнице в смысле воздействия» (31:48).
В то самое время Маркс начинал свою славную деятельность во «временном подкомитете» Интернационала, превращая его в Постоянный комитет, а также совершая и иные превращения (с Уставом, Манифестом и проч.). Наконец, разворачивалась интрига вокруг Всеобщего германского рабочего союза (ВГРС), оставшегося без Лассаля. В интриге были задействованы Клингс и Зибель, с одной стороны, Либкнехт — с другой, графиня Гацфельдт — с третьей (последняя не знала, что Маркс пытается её «использовать» против Б. Беккера).
И на этом историческом фоне необходимо было быстрее закончить «книгу», работа над которой затянулась, опрокинув все прежние сроки.
Поэтому 9 мая Маркс в заключение длинного письма (уркартовы статьи; положение Б. Беккера в ВГРС; дебаты в прусской палате; возмущённое описание эпизода с редактором «Улья» Поттером и зачинание финансовой интриги против него; интрига Эрнеста Джонса против Интернационала — вероятно, вымышленная; разное другое) кладёт последний мазок:
«Надеюсь, что (несмотря на многие перерывы) моя книга будет окончательно готова к 1 сентября. Дело подвигается хорошо, хотя я всё ещё не совсем здоров» (31:99).
Довольно безоблачное небо, как вдруг через три дня… 13 мая:
«Опять выскочил отвратительный карбункул на левом бедре близ невыразимой части тела» (31:101).
Что, опять беда? Нет, всё спокойно. 20 мая:
«Я работаю теперь, как лошадь, так как должен использовать время, когда я работоспособен, а карбункулы всё ещё есть, хотя причиняют мне теперь лишь местную боль, не влияя, однако, на черепную коробку…»
Очевидно, до размеров кулака не доходит. Судите сами:
«…В перерывах между работой — нельзя же всё время писать — занимаюсь дифференциальным исчислением dx/dy. У меня не хватает терпения читать что-нибудь ещё» (31:102).
И тут Маркс пропал. Нет, не буквально, конечно, — пропал для Энгельса. Нет писем — и всё. Наконец, 24 июня:
«Дорогой Фред!
Ты должен извинить моё долгое молчание. Я всё это время непрерывно страдал разлитием желчи (вероятно, из-за жары) и вообще имел всякого рода хлопоты, а время, когда бывал работоспособен, целиком использовал для работы над главной книгой» (31:104).
Ну, слава тебе, Господиl Книга движется. Правда, Энгельсу было не до того — он оставался один в лавке во время отпуска управляющего и компаньона, поэтому тоже не писал в Лондон (31:109).
Маркс опять пропадает. Наконец, объявившись 31 июля, объясняет, что на сей раз попал в финансовую беду, а в конце письма читаем:
«Вследствие жаркой погоды и связанного с этом состояния желчи у меня опять вот уже три месяца почти ежедневная рвота, как когда-то в Брюсселе» (31:110).
Ну, ничего, ничего. Карбункулов нет. Работа движется, дела идут. Всё сносно. Да вот новая напасть. 5 августа:
«Когда была жаркая погода, я днём и ночью работал при открытом окне. Результат: ревматизм в правой руке, больше всего в лопатке; это причиняет мне сильную боль и затрудняет писание, особенно каждое приподнимание рук. Насколько это отвратительно, ты можешь судить по тому, что я невольно вскрикиваю, когда, позабывшись, подымаю руку ночью в кровати» (31:116).
Конечно, приятного мало, но бывало ведь и хуже. Главное, книга продвигается. Энгельс удовлетворён. Он даёт рекомендации, как лечить ревматизм, а затем признаётся:
«Меня очень радует, что дело с книгой быстро продвигается вперёд, ибо некоторые выражения в твоём прошлом письме действительно вызвали у меня подозрение…»
О, подозрение! Возможно, не в первый раз уже инвестор что-то подозревает, только признаётся впервые. В чём же подозрение?
«… не оказался ли ты неожиданно снова перед каким-то поворотным пунктом, который мог бы затянуть всё на неопределённое время.»
Дипломатично. Не скажешь ведь попросту: подозрение, что дело опять откладывается.
Это нынче нам с вами, дорогие читатели, представляется, что, коль скоро вышел «Капитал» в 1867 г., стало быть, так и надо было. А Энгельсу казалось в 1865 г., что «книга» уже давно должна была выйти. И причин столь долгого промедления он, по-честному говоря, не мог взять в толк. И терпение его иссякало. В этом же письме, в следующей строке, подтверждает он наше подозрение:
«В тот день, когда рукопись будет отослана, я напьюсь самым немилосердным образом, отложу это только в том случае, если ты приедешь сюда на следующий день, и мы сможем это проделать вместе» (31:117).
Но Маркс верен себе. 9 августа:
«Я уже несколько дней как принимаю лекарство и совсем никуда не годен, совершенно неработоспособен… Это опять связано с желчью и является результатом «изнурительной» умственной работы в жару» (31:119).
Тем не менее много всякой всячины о ВГРС, о домашних происшествиях, о шалостях детей и их забавных высказываниях. Дом в Лондоне живёт нормальной жизнью, не испытывая никакого аврала. Идёт своим ходом и работа над книгой. Например, 19 августа:
Я всё ещё болен, хотя Аллен устранил боль в печени. Но тут появилось нечто вроде инфлюэнцы, избавление от которой он обещает мне через пять-шесть дней, а в действительности из всех заболеваний это наиболее мучительное, поскольку речь идёт об умственной деятельности».
Ещё: не совсем здорова Лаурочка. Зато Женни и Тусси совершенно здоровы. Жена «вырвала себе» два зуба, а вставила четыре. Поскольку при инфлюэнце умственная работа мучительна:
««Пользуясь случаем», я, между прочим, опять немного «подзанялся» астрономией…» (31:122)
и т. д. Где «Капитал»???
22 августа:
«Моя инфлюэнца так ударила меня в нос, что он стал… Она сопровождается отчаянным чиханием и таким туманом в голове…» (31:126)
Ну что ж, и это — событие.
С 20 октября по 7 ноября Маркс гостил у Энгельса в Манчестере. Вернувшись, он сообщает о новостях, а потом:
«Все эти приятные обстоятельства сказались некоторым образом на моём состоянии, так что я должен был здесь немедленно заказать себе лекарство Гумперта»(31:130).
На сей раз без подробностей.
Ноябрь—декабрь прошли благополучно. В новогоднем письме Маркс объясняет Энгельсу «дифференциальное исчисление» (на самом деле — довольно путаная попытка изложить идею предельного перехода приращения касательной к параболе). В остальном — текучка (интриги, интриги, интриги…). То же продолжается и в январе нового, 1866 г. Как вдруг…
10 февраля:
«Дорогой Фриц!
На этот раз дело шло о жизни. Семья не знала, насколько серьёзным был этот случай. Если эта история повторится в той же форме ещё три-четыре раза, то я обречён на смерть. Я отчаянно похудел и всё ещё дьявольски слаб, правда, ослабли не голова, а бёдра и ноги. Врачи совершенно правы: главная причина этого рецидива — чрезмерная ночная работа…»
Вот так — как снег на голову. И всё из-за «Капитала»!
«…Самой неприятной была для меня необходимость прервать мою работу, которая с 1 января, когда исчезли боли в печени, великолепно продвигалась вперёд. О «сидении», конечно, не могло быть о речи… Но лёжа, я всё же продолжал усердно работать, хотя только урывками в дневное время. Собственно теоретическую часть я не мог продвигать. Для этого мозг работал слишком слабо…» (31:146)
Для Энгельса это должно было прозвучать чуть ли не похоронным звоном по его надеждам. Правда, с 15 января из Лондона не было писем. Энгельс не знал, что госпожа Женни ещё 29 января писала старому доброму И. Ф. Беккеру в Женеву:
«Вот уже неделя, как мой муж снова слёг от прежней опасной и крайне мучительной болезни…» (31:492)
И Зигфриду Мейеру в Берлин (начало февраля):
«Мой муж вот уже неделю лежит в постели из-за своей опасной и мучительной болезни…» (31:494)
И Людвигу Кугельману в Ганновер (26 февраля):
«Вот уже месяц, как мой бедный муж снова слёг из-за своей старой, очень мучительной и опасной болезни, и мне незачем говорить Вам, сколько тяжких, неотступных тревог пришлось нам всем пережить в эти дни…» (31:495).
Верим. Гораздо охотнее верим, чем тому, что «дело шло о жизни, но семья не знала». Скорее всего, в доме Марксов снова была всеобщая мобилизация. Это столь же вероятно, как и то, что данный рецидив, видимо, тяжёлый и мучительный сам по себе, был не опаснее того, что уже перенесли в этом доме прежде, — иначе семья бы знала. Эта семья не могла не знать, даже если бы хотела… Да и сам стоик, обратим внимание, даёт себе ещё три-четыре шанса…
Но Фрица пробрало.
«…Ты, действительно, должен предпринять, наконец, что-нибудь разумное, чтобы избавиться от этой карбункульной пакости, даже если бы из-за этого пришлось затянуть окончание книги ещё на три месяца…»
Год с небольшим, Фридрих. Год и два месяца. Карл отлично знал, что к весне он никак не успевает. Он только начал «переписывать» (то есть готовить для печати по черновой рукописи) I том «книги». Казалось бы, все теоретические проблемы уже должны быть решены, ан снова выходит, будто надо «продвигать вперёд теоретическую часть». Не сходятся у Мавра концы с концами, явно не сходятся. Но Фридрих этого не замечает, да и не до этого сейчас:
«…Дело, действительно, становится чересчур серьёзным, и если, как ты сам говоришь, твой мозг не на высоте для теоретических работ, так дай же ему немного отдохнуть от высокой теории. Брось на время работать по ночам и веди несколько размеренный образ жизни…»
Да что ж ты, в конце концов, не можешь писать книгу, как все люди? Говоришь, что сутками напролёт работаешь, а воз и ныне там, уж сколько лет тянется эта резина!
Правда, и Фриц хорош: целый год писали ему, что работают днём и ночью, а ему всё мало, всё давай быстрей да быстрей. Хоть бы прежде разок сказал, дескать, побереги себя, мол, чёрт с ней, с книгой, здоровье важнее, мол, по ночам нужно спать… Так нет же ведь, дождался, пока дело дошло «до жизни».
«…Когда ты опять поправишься, приезжай на две недели, или на сколько хочешь, сюда для перемены обстановки…»
Отдохнуть, поболтать, погулять по окрестностям, пображничать, подурачиться с друзьями… так, что ли?
«…и привези с собой достаточно тетрадей, чтобы здесь, если захочешь, немного поработать…»
Не до отдыха, не до дурачеств. Время не ждёт. Тут-то (дальше) и высказывается рекомендация сдать сначала в печать первый том, то есть издавать по томам, а не всё сразу. Это и есть то, что теперь принято называть «по совету Энгельса». Фрицу по-прежнему не терпится.
«…Прими также во внимание, что при теперешнем положении на континенте могут наступить быстрые перемены…»
Следует краткий обзор военно-политической обстановки в Европе, сделанный уверенной рукой мастера (Бисмарк форсирует кризис, обстановка накалена, во Франции тоже… В Австрии… Венгрия…).
«…Какой же толк в том, что будут готовы несколько глав в конце твоей книги, если нельзя будет сдать в печать первый том из-за внезапно наступивших событий?»
Торопит, всё же торопит, не даёт расслабиться. И резюме:
«Постарайся выздороветь и ad hoc [для этого] попробуй принимать мышьяк» (31:148–149).
Интонация Фрица — скорее раздражённая, чем сочувственная. Чувствуется, что ему уже начинает приедаться вся эта история: книга, болезни, деньги…
Из Лондона в Манчестер, 13 февраля:
«Дорогой Фред!
Скажи или напиши Гумперту, чтобы он прислал мне рецепт с наставлениями о применении лекарства. Так как я питаю к нему доверие, то уж ради моей «Политической экономии» он должен пренебречь профессиональным этикетом и лечить меня из Манчестера…»
У Маркса были весьма своеобразные представления о долженствовании, в особенности применительно к окружающим.
«Вчера я опять лежал в постели, так как вскочил злокачественный карбункул на левом бедре. Если бы у меня было достаточно денег, то есть >0, для моей семьи и если бы моя книга была готова, мне было бы совершенно безразлично, сегодня или завтра быть выброшенным на живодёрню, alias [иначе говоря] издохнуть» (31:149).
(Я дорожу своей жизнью? ничуть! только семья и незавершённый труд привязывают меня к ней!)
Но при вышеупомянутых условиях это пока не годится (31:149). (Нельзя помирать, не совершив своего предназначения и не обеспечив семью.) Далее следует рапорт о состоянии книги (31:150) — книга была готова в конце декабря; важны новые данные о Японии; гигантские размеры рукописи; начал её «переписывать и стилистически обрабатывать» 1 января, но тут заболел; согласен отдать Мейснеру сперва I том и т. д.
На следующий день Маркс благодарит друга за 50 ф. ст. и сообщает:
«Проклятый карбункул не проходит, но я всё же надеюсь через несколько дней от него избавиться» (31:151).
Однако что ещё за причуда — лечиться на расстоянии? Почему непременно нужен Гумперт, когда под боком есть прекрасный доктор Аллен? И Энгельс — без предупреждения — нагрянул в Лондон. Так сказать, разведка боем.
Трудно сказать, был ли он удовлетворён увиденным, но во всяком случае смог убедиться, что болезнь Мавра — не выдумка. Очевидно, карбункулы были ему предъявлены а натюрель, ибо, вернувшись домой через три дня, он спрашивает:
«Как обстоит дело с верхним карбункулом и нижним на бедре? Гумперта я ещё не мог повидать» (31:152).
В ответ ему раздается:
«Что касается карбункулов, то дело обстоит так: о верхнем я тебе говорил на основе своей долгой практики, что его нужно, вообще говоря, вскрыть. Сегодня (вторник) по получении твоего письма я взял острую бритву, память дорогого Лупуса, и собственноручно разрезал эту дрянь».
Что, и для этого плох доктор Аллен?
«Я не могу допустить врачей к области половых органов…»
Что, и для этого плох доктор Аллен?
«Я не могу допустить врачей к области половых органов…»
А это, по-видимому, специальный сюжет для Эриха Фромма и других марксо-фрейдистов.
«…Что касается нижнего, то он становится зловредным, находится вне моего контроля и всю ночь не даёт мне спать. Если это свинство будет продолжаться, я, конечно, вынужден буду обратиться к Аллену, так как я не в состоянии в виду месторасположения этой дряни наблюдать и лечить его сам».
То есть вынужденным является не самолечение, а обращение к врачу. Оно и понятно:
«Впрочем, ясно, что в целом я о карбункулёзе знаю больше, чем большинство врачей..» (31:153)
Ещё одна область науки, в которой Карл Маркс превзошёл всех.
Энгельс в ответ подробно описывает свою консультацию с Гумпертом, рекомендации последнего и т. п., после чего:
«Но теперь сделай мне одолжение, принимай мышьяк и приезжай сюда, лишь только тебе позволит твоё состояние, чтобы ты, наконец, мог поправиться. Этим вечным промедлением и откладыванием ты губишь лишь себя самого; ни один человек не в состоянии долго выдержать такого хронического заболевания карбункулами, не говоря уж о том, что может, наконец, появиться такой карбункул, от которого ты отправишься к праотцам. Что тогда будет с твоей книгой и твоей семьёй?»
И со мной? — Навеки остаться фабрикантом бумажной пряжи!.. Тревога нешуточная, хотя, вроде бы, и успокоил его Карл (дескать, отправляться на живодёрню пока преждевременно).
«Ты знаешь, что я готов сделать всё возможное, и в этом экстренном случае даже больше, чем я имел бы право рискнуть при других обстоятельствах».
Очевидно, речь идёт об изыскании наличных в кассе компании «Эрмен и Энгельс».
«Но будь же и ты благоразумен и сделай мне и твоей семье единственное одолжение — позволь себя лечить. Что будет со всем движением, если с тобой что-нибудь случится?» (З1:155)
Вот-вот. И мы о том же. Страшно подумать, что было бы, если бы?..
Долго ли, коротко ли, 2 марта Маркс выражает надежду, что скоро это кончится. Мышьяк он принимает (31:156). Энгельс, по совету Гумперта, настаивает на курортном лечении и с 15 марта отправляет Маркса в Маргет (курорт на восточном побережье Англии). Маркс пробыл там до 10 апреля, жалуясь на безделье и выражая нетерпение снова вернуться к делам (31:170). И всё-таки он сумел съездить в Лондон — дважды за это время. Один раз — на «вечер дочерей», другой — для срочного вмешательства в дела Интернационала («военный совет» секретарей в связи с необходимостью отвадить Мадзини) (31:161). В Маргете его ненадолго навестил Энгельс.
По-видимому, с карбункулами в этот раз было покончено, ибо 23 апреля, уже из Лондона, Маркс пишет:
«Дорогой Фред!
Моё долгое молчание объясняется просто плохим настроением, вызванным непрекращающейся вот уже более двух недель зубной болью и ревматизмом» (31:175).
В связи с этим пришлось прекратить приём мышьяка. Следов карбункулов больше не видно. Текучка идёт по-прежнему (Интернационал… виды на революцию в Германии… положение в США после гражданской войны… Гладстон…).
1 мая Энгельс отвечает:
«Дорогой Мавр!
Надеюсь, что ты благополучно справился со своим ревматизмом и зубной болью и опять прилежно сидишь над книгой. Как обстоит с ней дело и когда будет готов первый том?» (31:177—178).
Текучка — текучкой, но не забывай о главном. Революция приближается, скоро всю Европу переделаем в 14 дней. Многих каналий будем строго судить (31:178).
9 мая Энгельс пишет вновь (ибо Мавр молчит), выражая беспокойство, не появились ли вновь карбункулы (31:179).
Маркс отвечает на следующий день:
«Дорогой Фред!
Никаких карбункулов нет! Но проклятый ревматизм и зубная боль здорово меня помучили, пока, наконец, первый не начал как будто отступать под влиянием втираний чистого спирта. Должен также откровенно сказать тебе…»
(со всей присущей мне прямотой, невзирая на лица)
«…что я всё ещё чувствую некоторую слабость в голове, и работоспособность возвращается лишь очень медленно» (31:179).
7 июня — сообщение о болезни печени (31:187).
Наконец, по-видимому, всё вошло в норму, ибо появляется следующее сообщение от 20 июня:
«Проклятая погода особенно скверно действует на моё здоровье: вот почему я не известил тебя о получении вина и вообще не писал…» (31:192)
Раз дело дошло до погоды, мы понимаем, что болячек похуже у Мавра не было. А дело в том, что предыдущее письмо было отправлено Фреду 9 июня. Между прочим, там было:
«Если твой запас вин тебе позволяет (то есть если тебе не придётся делать для этого новых закупок), то мне бы хотелось, чтобы ты прислал сюда немного вина, так как мне теперь совершенно нельзя пить пива» (31:189).
Просьба эта была вполне ординарной, одной из многих аналогичных, нестандартна, пожалуй, лишь мотивировка.
Фред немедленно выслал другу ящик бордо [«это очень хорошее вино от Боркхейма». (31:190)]. Но, по-видимому, «проклятая погода» оказалась сильнее хорошего вина, так как Карл целых десять дней не был способен даже известить о получении напитка. Если бы не сугубый пиетет к великому мыслителю, мы бы поняли этот эпизод вполне по-русски: человек был не в состоянии взяться за перо, прежде чем не прикончил этот ящик. Но мы даже в шутку не можем допустить такого: больной человек!
7 июля — снова сообщение о «признаках карбункулов выше правой ключицы». «По ночам я больше не работаю» (31:190).
21 июля сообщается, что «карбункул прошёл сам собой». Из-за жары мучает печень. Но работа продвигается вперёд (31:201).
23 августа:
«То тут, то там у меня появляются новые признаки карбункулов; они каждый раз исчезают, но заставляют меня строго ограничивать свои рабочие часы» (31:213)
8 ноября, после месячного молчания, Маркс пишет опять о денежных неурядицах, займах, ломбарде. К тому же в доме гостил (на правах жениха) Лафарг — от него следовало скрывать нужду и поиски денег.
«Из-за всего этого я не только очень часто прерывал свою работу…»
(«Капитал»)
«…но, стараясь наверстать по ночам потерянное днём время, опять нажил себе чудный карбункул недалеко от penis» (31:221).
Нельзя мне работать по ночам, категорически противопоказано. А днём нужно искать деньги.
Ответного письма Энгельса мы не находим, но намёк он понял, ибо через два дня Маркс выражает ему «сердечную благодарность за скорую помощь, а также за портвейн» (31:221). Сиди и работай днём!
Тем временем наступил ещё один Новый год — 1867. 19 января Маркс пишет:
«Что касается физического состояния, то за последние несколько недель оно улучшилось, на левом бедре есть несколько маленьких карбункулов, но незначительных. Лишь страшная бессонница совсем не даёт мне покоя, но она скорее объясняется причинами психического порядка» (31:231).
2 апреля Маркс сообщает ещё о нескольких «карбункулах, последние остатки которых теперь отцветают». Мышьяка он не принимает, «так как от него тупеешь, а мне необходима была нормальная голова, по крайней мере на то время, когда можно было писать». Но главное: сообщается об окончании книги! На будущей неделе автор лично направляется в Гамбург — к Мейснеру (в связи с чем требуется энное количество фунтов) (31:236).


Приведённые нами бесчисленные цитаты могут создать впечатление, будто Маркс был чрезмерно пристрастен по отношению к своему самочувствию. Мы предостерегаем читателя от необоснованных умозаключений. Справедливость требует признать, что великий революционер и прирождённый борец не принимал всерьёз физические недуги и приверженность к болезням высмеивал нещадным образом.
Вот пример:
«Для своей традиционной лени он нашёл теперь удобный ему ложный предлог, будто в результате заключения в крепости он страдает тяжкой болезнью лёгких…» (29:379)
Кто таков? Карл Маркс? Фридрих Энгельс? Нет, ни тот, ни другой в крепости не сидели. Слова эти написал сам Карл Маркс в письме к самому Фридриху Энгельсу.
Это о Генрихе Бюргерсе. Верный друг и сторонник Маркса в 1848–1849 гг., член Союза коммунистов, член редколлегии «Новой Рейнской газеты», в 1850 г. — новоявленный (неожиданно для себя) руководитель новообразованного кёльнского ЦК Союза коммунистов. На Кёльнском процессе коммунистов в 1852 г. был приговорён к 6 годам заключения в крепости и отбыл этот срок. Марксу не пришлось присутствовать на процессе (он как-то ещё раньше уехал в Лондон), в связи с чем процесс этот занимает ничтожное место в марксистской истории борьбы за освобождение рабочего класса, а знаем мы о нём в основном по марксовым «Разоблачениям о Кёльнском процессе коммунистов», где «разоблачается» больше всего группа Виллиха—Шаппера. Не пришлось Марксу также навестить своих друзей в тюрьме — хотя бы ради того, чтобы выяснить условия заключения. Вдобавок мы сомневаемся и в том, чтобы он имел желание лично освидетельствовать освободившегося Бюргерса, дабы установить, что он — обычный симулянт [в 1861 г., во время первой, после амнистии, своей поездки в Германию Маркс побывал в Кёльне и повидался со многими старыми знакомыми, но «к дураку Бюргерсу не зашёл» (30:134)]. Однако теперь любой из наших читателей должен плюнуть в лицо тому, кто осмелится заявить, будто вождь пролетариата Карл Маркс преувеличивал значение болезней в жизни настоящего революционера. Болезнь на поверку может оказаться и «удобным ложным предлогом» чего-то не делать.
[Правда, Г. Бюргерс после освобождения отошёл от Маркса и высказывался иногда, что Маркс завлёк его на ложный путь коммунизма (31:417). В связи с этим Маркс называл его ренегатом. А про ренегатов, как известно, можно говорить всё, что считаешь нужным, не заботясь о фактах.]
Другой пример отношения Маркса к болезням:
«Пипер, который был выписан из больницы здоровым, теперь из Богнора снова попал в немецкую больницу. На этот раз его лечат голодом. Так ему и надо!» (29:319)
Вильгельм Гlипер состоял в Союзе коммунистов, после раскола — в группе Маркса, затем жил у него в доме, исполняя функции секретаря, но в середине 50-х не вынес такой жизни и ушёл, найдя себе место учителя. Стало быть, ещё один «ренегат», поэтому — злорадство. Как можно судить по словам Маркса, с его точки зрения, лечение голодом было тяжким наказанием.
Другое дело, верный друг и соратник, финансист-содержатель, стратегический единомышленник, короче — Фридрих Энгельс. Ведь могло же и с Энгельсом что-то случиться! Что это у нас всё Маркс да Маркс?
Как это ни удивительно, мы должны признать, что Энгельс почти не болел — почти ничем и почти никогда. По крайней мере, если судить по его письмам к Марксу. Ему и не следовало болеть. Не его функция. Пожаловался он как-то раз другу:
«В воскресенье во время еды у меня лопнул маленький кровеносный сосуд в соединительной оболочке левого глаза, и с тех пор глаз очень чувствителен, так что я теперь совершенно не могу писать при искусственном свете; думаю, однако, что скоро всё пройдёт» (32:99).
Письмо это всего в 10 строк, причём «в первых строках» сообщается о посылке двух пятифунтовых банкнот. Маркс вовсе не отреагировал, даже получение денег не подтвердил, вменив это тринадцатилетней дочери. Через неделю Фред снова пишет, направляя другу ещё 25 фунтов, чтобы девочки Маркс могли поехать на море (32:99). На сей раз Мавр отвечает сам, сообщая о разных разностях, а в конце:
«Как вы переносите такую жару? Я теряю при этом всякую способность думать…» (32:101)
Ну спроси же про глаз, спроси про зеницу ока, ведь друг занемог! Нет, даже не вспомнит. Фред тоже ответит. Обмен новостями и мнениями. А в конце деликатно напомнит:
«Когда я работаю ночью, мой глаз всё-таки ещё быстро утомляется и болит потом целый день» (32:102)
Тогда уж и Мавр расчухается и напишет:
«Дорогой Фред!
Надеюсь, что история с твоим глазом не носит серьёзного характера. Разрывы небольших кровеносных сосудиков — довольно распространённое явление, которое не вызывает никаких особых последствий» (32:103).
Во всяком случае карбункулы тебе не грозят. Маркс весьма интересовался медициной и на все болезни у него была своя научная точка зрения, самостоятельно вычитанная из книг, какие ему больше нравились.
Поскольку на сей раз пропал Фред, Мавр пишет через неделю:
«Дорогой Фред!
Как твой глаз?
Брошюру Эйххофа…» (32:105)
и т. д. Фред отвечает:
«Дорогой Мавр!
Что я делаю в такую жару? Томлюсь и пью» (32:107)
Стало быть, с глазом всё обошлось без особых последствий. Мавр был прав!
Бывали и у Энгельса свои «карбункулы» — на лице. Притом тоже в затяжном виде — до 2 месяцев (29:108, 115). Вначале Мавр сообщил другу — ему «в утешение» (29:115), — что и у него сейчас болит печень. Затем, когда дело затянулось, стал давать полезные советы:
«Надеюсь, что тебе уже больше не делают горячих припарок — это совсем устарелый и почти отвергнутый метод лечения. Если же ты принимаешь лекарства только внутрь, — что является рациональным и современным, — то я не понимаю, почему ты так долго должен сидеть взаперти» (29:115)
Через некоторое время, когда Энгельс отправился к морю выздоравливать окончательно, старший друг написал ему вполне «по-докторски»:
«Само море, разумеется, является главным целебным средством. Но всё же нужны и некоторые лекарства внутрь — отчасти для предупреждения болезни, отчасти же для непосредственного лечения, чтобы привнести в кровь недостающие ей вещества. Поэтому, опираясь на всю новейшую французскую, английскую и немецкую литературу, которую я теперь прочитал по поводу твоей болезни, я противопоставляю утверждениям, содержащимся в твоём письме к моей жене, следующие выводы, которые ты можешь проверить у любого консилиума врачей или химиков…» (29:126)
Ей-Богу, так и написано. И про «всю новейшую литературу» трёх стран, и про «любой консилиум врачей или химиков», у которого Энгельс (который находился, между прочим, в деревушке у моря) должен был проверить медицинские и биохимические выводы Маркса. А что!
Справедливости ради нужно заметить, что всё это происходило ещё в 1857 г., когда ничто не предвещало «эпопею» карбункулов у Маркса. Можно представить теперь, почему Маркс норовил лечить себя сам и какие обоснования в пользу своих методов самолечения приводил он своей жене.
Возвращаемся в 1867 г. 2 апреля. Последние остатки карбункулов «отцветают». Книга готова!
Итак, дело сделано. С этого времени мотив карбункулов надолго исчезает из переписки. Не было их, пока Маркс путешествовал по Германии. Не было ничего похожего, когда считывал корректурные листы «Капитала». Не было этой дряни, когда затевалась и развивалась операция «Капитал» (рекламная кампания под кодовым названием «Заговор молчания»). Карл Маркс стал другим человеком. В том числе и в смысле своих болезней.
Таким образом, марксовы карбункулы оказались тесно вплетёнными в историю борьбы за освобождение пролетариата.
«Во всяком случае я надеюсь, что буржуазия, пока она существует, будет помнить о моих карбункулах» (31:259), —
восклицает Маркс, держа в руках последние корректурные листы «Капитала».
О, проклятая буржуазия, благополучно существующая и поныне, вопреки гениальному предвидению великого революционера! Помнишь ли ты о марксовых карбункулах?
Нет? Так знай же, что из этих отвратительных прыщей вырос целый «Капитал»!
Надлежащий химический анализ этой книги — и вдруг проявится, что иная её страница хранит след фурункула, а иное из сокровищ мысли есть превращённый карбункул — пресуществлённое в слова и фразы гнойное выделение порченой крови Карла Маркса.
От шуток вернёмся к делу (какие там шутки!). Первый том «Капитала» уже вышел, но не закончена ещё первая книга нашего исследования.
Итак, в истории болезни Карла Маркса наблюдается двукратная вспышка острого фурункулёза, переходящего в карбункулёз (ноябрь 1863, с рецидивами до конца весны 1864; январь—февраль 1866, с рецидивами до лета того же года). Сколько раз при этом возникала непосредственная угроза его жизни, неизвестно. Например, в письме к Зигфриду Мейеру от 30 апреля 1867 г. Маркс освещает сей вопрос несколько иначе, чем в письмах к Энгельсу:
«Итак, почему же я Вам не отвечал? Потому что я всё время находился на краю могилы…»
(имеется в виду — со времени его последнего письма том же адресату от 24 января 1866 г.).
«Я должен был поэтому использовать каждый момент, когда я бывал работоспособен, чтобы закончить своё сочинение, которому я принёс в жертву здоровье, счастье жизни и семью. Надеюсь, что этого объяснения достаточно. Я смеюсь над так называемыми «практичными» людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества…»
(те-те-те-те-те-те!)
«…и заботиться о своей собственной шкуре. Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы подох, не закончив полностью своей книги, хотя бы только в рукописи» (31:454).
Как видим, за неполных полтора года, что Маркс не писал Мейеру, единичный случай («дело шло о жизни») превратился в сплошное балансирование «на краю могилы», от падения в которую героя удерживала только мысль о муках человечества.
А в предисловии к «Капиталу» под пером мастера превращений всё это, в свою очередь, превратилось в «многолетнюю болезнь, снова и снова прерывавшую работу…».


Новый Прометей ковал… легенду о своём подвиге: титан, преодолевающий свои муки ради избавления человечества от мук.
Не станем всё же ударяться в крайность и признаем, что болезнь Маркса была достаточно серьёзной. На том, что заболевание было вызвано самолечением Маркса (чем и затягивались последующие вспышки), останавливаться не будем: известно, что кожные (неинфекционные) заболевания, будучи раз вызванными каким-то внешним стимулом, имеют тенденцию переходить в хроническую форму и возвращаться при малейших неблагополучиях в организме.
Маркс, который страдал болезнью печени, жил в совершенно беспорядочном режиме отдыха и сна, не любил ограничивать себя в еде и выборе пищи, а также был привержен к пиву и крепкому вину, являлся, по-видимому, идеальным объектом для хронических болезней, связанных с системой кровообращения и кроветворными органами.
Новый Прометей ковал… легенду о своём подвиге: титан, преодолевающий свои муки ради избавления человечества от мук.
Не станем всё же ударяться в крайность и признаем, что болезнь Маркса была достаточно серьёзной. На том, что заболевание было вызвано самолечением Маркса (чем и затягивались последующие вспышки), останавливаться не будем: известно, что кожные (неинфекционные) заболевания, будучи раз вызванными каким-то внешним стимулом, имеют тенденцию переходить в хроническую форму и возвращаться при малейших неблагополучиях в организме.
Маркс, который страдал болезнью печени, жил в совершенно беспорядочном режиме отдыха и сна, не любил ограничивать себя в еде и выборе пищи, а также был привержен к пиву и крепкому вину, являлся, по-видимому, идеальным объектом для хронических болезней, связанных с системой кровообращения и кроветворными органами.
Но, к чести Карла Маркса, надо сказать, что (несмотря на курьёзное преувеличение собственных недугов) именно в рассмотренный нами период 1864—1867 гг., когда его мучили самые тяжёлые болезни его жизни, Маркс создал огромную рукопись — материал нынешних трёх томов «Капитала», притом в период второго обострения карбункулёза (январь 1866 — март 1867) сумел подготовить к печати I-ый том «Капитала» почти целиком в том виде, как он ныне известен публике.
А не повернуть ли интерпретацию рассматриваемых фактов противоположным образом, поменяв направление причинно-следственной связи? Не предположить ли, что самая необходимость писать «Капитал» вызывала в организме Маркса какие-то процессы, порождавшие болезненные явления? Нетрудно заметить определённую закономерность: в периоды его большой политической и организационной активности количество жалоб Маркса на нездоровье резко падает, в то время как в периоды организационно-делового затишья, когда можно (нужно!) заниматься теорией и писать «Капитал», интенсивность заболеваний и жалоб всегда резко возрастает. И если наш материал нельзя признать достаточным, чтобы констатировать прямую зависимость между болезнью и необходимостью писать «Капитал», то некая их связь, несомненно, налицо.
Судите сами. В отношении «карбункулов» ещё встречаются жалобы: январь 1868 — «как бы булавочные покалывания по всему телу» (32:12); апрель 1868 — сильный нарыв на руке [«лежал пластом» (32:52)]; декабрь 1868 — «маленькие прыщи, которые всё время появляются, но затем снова исчезают», и надежда избежать серьёзного обострения (32:182) — и т. п. Но былые катастрофы, как видно, больше не повторялись. Конечно, печень беспокоила почти всю жизнь, но регулярное курортное лечение привело к тому, что и она практически вылечилась. Об этом сообщает Энгельс в статье на смерть Маркса:
«Почти совершенно излечившись благодаря троекратному курсу лечения в Карлсбаде от застарелой болезни печени, Маркс страдал только хронической болезнью желудка и нервным переутомлением, выражавшимся в головных болях и особенно — в упорной бессоннице. Оба этих недуга в той или иной мере исчезали после посещения летом морских купаний или климатического курорта и возобновлялись в более острой форме только после нового года. Хроническая болезнь горла, кашель, также способствовали бессоннице, и хронический бронхит беспокоили, в общем, меньше. Но именно от них суждено было ему изнемочь» (19:356)
В последний год жизни Маркс заболел тяжёлым плевритом, от которого уже не смог оправиться и умер 14 марта 1883 г. (19:356).
Этим свидетельством можно завершить обзор истории болезни Карла Маркса. Если снять с последнего сообщения некий налёт драматизма (в дни траура простительный), становится понятно, что состояние здоровья Маркса в период 1867—1882 гг. (исключая год после смерти жены — последний год его жизни), сколь ни досаждали Марксу разного рода недомогания, едва ли может считаться серьёзной причиной, помешавшей закончить дело всей жизни.
Болезни ни при чём. Попытка оправдать ими незавершённость «Капитала» не выдерживает критического рассмотрения. Что физический недуг перед великой целью? Так (на примере Бюргерса) учит нас сам Карл Маркс. Марксистская агиография, взявшая на вооружение болезни основоположника, не замечает, что роль, им приписываемая, не вполне согласуется с величавым образом титана, преодолевающего судьбу. Разве лишь, если вспомнить мотив печени.
В объяснение загадочной незавершённости «Капитала» марксологам следовало бы поискать более убедительные причины. Признать, что болячки не имеют отношения к загадке «Капитала», было бы достойнее и мудрее, нежели рисовать на потеху всему миру карикатурный образ Прометея-с-геморроем.
Почему «Капитал» остался незавершённым?
Труд этот, Ваня, был страшно громаден, —
Не по плечу одному!
«Железная дорога»
Никаких внешних препятствий к завершению «Капитала» не было.
С конца 1860-х годов Марксу обеспечена пожизненная «пенсия» (кстати, сумма приличная). Обстановка дома — всё легче, вот уже обе старшие дочери пристроены (Женни, первенец, вышла замуж за Ш. Лонге в 1872 г.). Свобода от материальных забот. Свобода от семейных хлопот. Уход от непосредственной политической борьбы. Здоровье… ну, могло бы быть и получше, иногда подводит, а в общем (тьфу-тьфу!) — сносное.
Никто не преследует! Ничто не заставляет писать тайком и прятать рукописи. Издатель ждёт. Публика — тоже. На той самой родине, откуда ты был изгнан, можешь спокойно публиковать свои книги. Здесь же и рекламу создадут.
Бросай, наконец, грязные интриги, всю эту мышиную возню вокруг рабочего движения! Социал-демократы сами, у себя по домам, разберутся в своих ближайших целях и программах, в своей политике и тактике. Ты — генеральный стратег мировой социал-демократии, ты её главный идеолог и эксперт. Долой текучку! Запирайся в кабинете и твори!
Вот уже скончался Интернационал, а Марксу всего лишь 54 — возраст расцвета для учёного социальных наук, — да он и сам ещё не думает о смерти (оказалось, отпущено ещё десять лет жизни). Здоровье подводит? Сказывается прежнее перенапряжение? Старость грядёт? Так спеши же, тем более спеши с главным делом! Достраивай систему, доводи до конца капитальный труд!


Видимо, задача была столь огромной, замысел — столь грандиозным, что он оказался не по плечу одному человеку — даже такому гиганту мысли, как Карл Маркс. Не хватило пятнадцати лет — ну и что, если даже десять лет из них прошли в идеальной для творчества обстановке? Сколько ни трудись — короток век человеческий. Не хватило времени. Известно ведь, что и Энгельсу, издававшему остальные тома, тоже пришлось изрядно попотеть над завещанными ему Марксом материалами. И он тоже не успел издать четвёртый том. Значит, объективно это был труд для двух (или большего числа) гигантов. Размеры его определяются не только листажом (в данном случае огромным), но ещё более — глубиной и размахом мысли.
Может такое быть? Может. В состоянии ли мы подвергнуть эту гипотезу проверке? Что ж, давайте попробуем.
Мы предлагаем читателю вместе с нами взглянуть на хронологию работы Маркса над «Капиталом» (в общих чертах она реконструирована Энгельсом и последующими марксологами). Как мы помним, по неоднократным заявлениям Маркса, вчерне всё было сделано, теоретические проблемы решены, оставалось только по имеющимся рукописям подготовить текст к печати.
В своих предисловиях к издаваемым впервые второму и третьему томам «Капитала» Энгельс довольно подробно, хотя и путано, отчитывался как о состоянии доставшихся ему рукописных материалов, так и о работе, которую ему пришлось проделать для подготовки их к печати. Нынешний держатель архива Маркса—Энгельса — Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС — уточнил некоторые детали.
Таким образом, нам не пришлось ничего присочинять или домысливать, любой желающий может проверить нижеприведённые выкладки.
После смерти Маркса в руках у Энгельса оказались (24:4):
1. Рукопись под названием «К критике политической экономии», датируемая августом 1861 — июнем 1863 гг. (продолжение «первого выпуска»).
Объём этой рукописи: 1472 страницы в четверть листа, в том числе около 40% объёма занимает тематика I тома «Капитала», около половины — материал «историко-литературной части» («Теории прибавочной стоимости», или IV том «Капитала»), остальное имеет отношение к III тому.
2. Рукопись III тома «Капитала», написанная в 1864—1865 гг. (объём не указан).
3. Четыре рукописи для II тома (самим Марксом пронумерованные с I по IV), из которых:
— рукопись I (1865 г.) на 70 или 80 листов, структурно близкая ко второму тому в нынешнем его виде, но материал изложен отрывочно;
— рукопись II (1870 г.), объём не указан, наиболее разработанная; составила основу книги, изданной Энгельсом;
— рукопись III, объём и дата не указаны, состоит из цитат и ссылок на выписки в других тетрадях (в т. ч. к темам III тома):
— рукопись III, объём и дата не указаны, состоит из цитат и ссылок на выписки в других тетрадях (в т. ч. к темам III тома):
— рукопись IV, дата не указана, объём не более 20 листов, написана между 1867 и 1870 гг.
4. Ещё четыре рукописи для II тома (№ с V по VIII):
— рукопись V, конец марта 1877 г., материал первых четырёх глав книги, 56 страниц in folio;
— рукопись VI, конец 1877 — середина 1878 г., 17 страниц in folio, кусок первой главы (первая попытка подготовить текст для печати на основе рукописи V);
— рукопись VII, 2 июля 1878 г., 7 страниц in folio — вторая (и последняя) попытка подготовить текст для печати на основе рукописи V;
— рукопись VIII, дата не указана, 70 страниц в четверть листа.
5. Тетрадь 1875 г., вошедшая в III том «Капитала» в качестве третьей главы (математические упражнения).


Что всё это значит?
Это значит, прежде всего, что после выхода I тома «Капитала» над последующими томами своего труда Маркс систематически не работал.
Наиболее внушительная попытка вернуться к систематической работе относится к 1870 г., когда Маркс создал основной корпус II тома «Капитала» (на основе отрывочных записей 1865 г.) — тоже в черновом виде. Весь остальной труд над II книгой представляет собой отдельные потуги, не давшие ощутимого сдвига: Маркс сумел перебелить только несколько десятков страниц.
Таким образом, вырисовывается следующая картина работы Маркса над «Капиталом» после выхода I тома:
1867—1870 — спорадические попытки писать второй том, давшие в итоге его черновик (рукопись II);
1875 — математическая глава для III тома;
1877—1878 — Маркс дважды порывается начать подготовку текста II книги для печати, но дальше этого дело не пошло.
Если не считать написанной в 1875 г. математической главы и заготовленных цитат из рукописи III, то (после написания черновой рукописи 1864—1865 гг.) над третьим томом «Капитала» Маркс вообще не работал. Материал для четвёртого тома оставался нетронутым с 1863 г.
Последние рукописные материалы для незавершённых томов «Капитала» датированы 1878 г., и это говорит о том, что в последние пять лет жизни Карл Маркс за «Капитал» больше не садился.
Судя по тому, как изложено всё это в предисловии Энгельса к первому изданию II тома, друг и соратник Маркса определённо не ожидал найти в рукописях великого экономиста такой ералаш и такую степень незавершённости.
В 1885 г., уже держа в руках подготовленный им к изданию II том (на него ушло два года), Энгельс пишет о III томе так:
«Подготовка этой книги к печати быстро продвигается вперёд. Насколько я могу пока судить, она представляет главным образом только технические затруднения, — конечно, за исключением некоторых очень важных отделов» (24:9).
И далее снова о III книге:
«До её опубликования пройдут ещё месяцы» (24:23), —
обещал Энгельс в 1885 г.
Переняв, как видно, от старшего друга манеру докладывать о готовности того, что ещё не начато, Энгельс неосторожно поспешил с сообщением о III томе — и, некоторым образом, людей насмешил. Спустя восемь лет, в июле 1893 г., Энгельс выпустил… второе издание второго тома «Капитала». Там, в двух абзацах нового предисловия, он сообщал:
«Третья книга, которая представила совершенно неожиданные затруднения, теперь также почти готова в рукописи. Если здоровье мне позволит, её печатание может начаться уже этой осенью» (24:27)
Предисловие Энгельса к III тому «Капитала» помечено октябрём 1894 г. Начинается оно так:
«Наконец мне удалось опубликовать эту третью книгу основного труда Маркса, завершение его теоретической части. При издании второй книги в 1885 г. я полагал, что третья книга, за исключением некоторых, конечно, очень важных разделов, представит, пожалуй, только техническое затруднения. Так оно и было в действительности; но тех трудностей, которые предстояли мне именно в этих важнейших разделах целого, я в то время совсем не предвидел, равно как не предвидел и других препятствий, которые столь сильно замедлили подготовку книги» (25,1:3).
Ясно, почему приходится вступать в объяснения: анонс был сделан девять лет назад. Объяснения, которые даются следом, все из знакомого перечня: состояние здоровья, новые издания и переиздания прежних работ, посредничество между национальными движениями социалистов и рабочих, преклонный возраст и т. п. Причины все уважительные, только в этом ли главное?
Как увидит читатель из последующего изложения, работа по редактированию этой книги существенно отличалась от редактирования второй книги. Для третьей книги имелся только один первоначальный набросок, к тому же изобиловавший пробелами. Речь о марксовой рукописи 1864—1865 гг. Состояние её материала было удручающим.
«Как правило, начало каждого отдела было довольно тщательно обработано, даже в большинстве случаев отшлифовано стилистически. Но чем дальше, тем более эскизной и неполной становилась обработка рукописи, тем больше было зкскурсов по поводу возникавших в ходе исследования побочных вопросов, причём работа по окончательному расположению материала откладывалась до позднейшего времени, тем длиннее и более запутанными становились части текста, в которых мысли записывались [в процессе их зарождения]» (25,1:4).
Короче говоря, то, что попало в руки к Энгельсу весной 1883 г. в качестве рукописи III книги «Капитала», явило собою даже не полуфабрикат, где всё решено, размечено, оформлено хотя бы в первом приближении — осталось лишь доделать выполненное рукой Мастера, доработать детали, отточить фактуру, — а скорее груду совершенно сырого материала, так и не дождавшуюся хозяина за все последние 20 лет его жизни. Всё, что делал Маркс после выхода I тома, почти целиком относилось ко второму, но и его завершить не удалось. Очевидно, работа у Маркса не клеилась.


Давно уже пора бы, кажется, установить более конкретно, что можно понимать под выражением работа Маркса над «Капиталом». Дело в том, что в современной марксологии принято считать: если Маркс в какой-то период читал, скажем, книги об удобрениях или просматривал статистические материалы по экономике сельскохозяйственного сектора России, значит, он работал над продолжением «Капитала». Марксологи, правда, не рискуют заносить в рубрику «Работа над „Капиталом“» чтение Марксом книг по химии и физике, а также работу его над математическими сочинениями. Но уж если Маркс изучает 10-томник «Трудов податной комиссии», или «Свод законов отзывов губернских присутствий по крестьянским делам» (19:600), или книгу по истории земельной собственности в Испании, или «Сравнительный очерк индусского и французского права» Л. Кремази (19:603), или «Годичный отчёт комиссии главного земельного управления» (19:608), или какую-то «литературу об экономическом развитии США» (19:614), то всё это непременно называется «работой над продолжением „Капитала“». Чтение Марксом книг по агрохимии, физиологии растений, агрикультуре и земледелию объявляется связанным с его разработкой теории земельной ренты (не продвигалась с 1865 г.). Чтение книг о банковском деле, кредите, деньгах — с его работой над соответствующими разделами III тома «Капитала» (не прикасался с того же дня). А к чему пристегнуть неоднократно зафиксированный после 1867 г. интерес к Синим книгам и материалам о детском труде вовсе непонятно, поскольку всё это — тематика ранее выпущенного первого тома. Поэтому издатели в этих случаях пишут просто: «работа над „Капиталом“», не стараясь уточнить, о каких разделах и томах идёт речь. Остался только ещё один шаг: связать чтение книг по астрономии (тоже интересовался) с изучением хозяйственного цикла — существуют же солярные концепции циклических явлений в экономике!


Разумеется, вышеперечисленные факты только в весьма специфическом смысле могут служить свидетельством несравненной научной добросовестности и, как выражался Энгельс, «самокритики», которая
«лишь редко оставляла ему возможность приспосабливать изложение по содержанию и по форме к его кругозору, постоянно расширявшемуся вследствие новых исследований» (24:4)
Весьма прихотливое выражение той простой мысли, что Маркс постоянно набирал больше разнообразного и всевозможного материала, чем успевал теоретически осмыслить и использовать в своей работе.
О «новых исследованиях», якобы «постоянно расширявших его кругозор», можно было бы говорить всерьёз, если бы имелись какие-нибудь их следы, не считая, разумеется, помет на полях да выписок в тетради. К тому же совершенно очевидно, что Маркс принадлежал к такому типу исследователей, которые набирают материала, сколько могут унести, не зная ещё толком, что, когда и как из этого может понадобиться в дальнейшем. Маркс не умел себя ограничивать и не имел чётких критериев для отбора. Это видно и на примере аутентично изданного I тома: текст сильно перегружен цитатами, многие из которых не согласуются с мыслями автора, никак не выражающего своего к ним отношения. Этот материал использован в книге с целью не полемической и не иллюстративной — просто затрагивая какую-либо тему, автор даёт нам знать, что говорили на этот счёт другие, — так потом объяснял и Энгельс (23:29). Раз уж материал собран, надо его использовать!
Понятно, что упоминаемые марксологами книги, тематически связанные (или будто бы связанные) с сюжетами «Капитала», не нашли отражения в рукописях II и III томов.


Чем же занимался Карл Маркс в основном, чем заполнял промежутки между попытками писать II и III тома и чтением книг по удобрениям, податным отношениям в России, индусскому праву, эволюционной биологии, астрономии, геологии и т. д. и т. п.? На что ушли пятнадцать, пускай, десять лет его жизни, если начать отсчёт с 1872 г., когда для него кончился Генеральный Совет Интернационала?
Десять лет — для учёного, который в принципе решил труднейшие теоретические проблемы и которому нужно лишь сесть за стол, забыв о суете внешнего мира, да толково и связно изложить, как сказал Энгельс, «свои великие экономические открытия», дополняя изложение вновь поступающими материалами. Десять лет — срок огромный. Десять лет Адам Смит создавал пятикнижие «Исследования о природе и причинах богатства народов», а по новизне идей, глубине мыслей, широте кругозора это сочинение не уступит, по меньшей мере, не уступит «Капиталу».
В истории литератур известны, конечно, примеры и более длительной работы над книгой (у Толстого, Голсуорси, Фолкнера…), но обычно в такие сроки включают все подготовительные этапы, периоды создания промежуточных вариантов, перерывы в работе и т. п. В таком смысле мы должны были бы применительно к нашему предмету начать отсчёт времени не с 1872, а с 1844 г. и указать, что на создание «Капитала» автору не хватило сорока лет!
Судьба дала Марксу все шансы, но он их не использовал. «Капитал» не только не был завершён — он не был даже продолжен.
Чем же в действительности занимался Карл Маркс в последний период своей жизни? Ответ на этот вопрос мы найдём под рубрикой «Даты жизни и деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса» в 16, 17-м и 19-м томах второго издания Сочинений. Некоторые подробности есть также в его письмах и позднейших воспоминаниях о нём.
Во-первых, текучка: переписка с различными много- и малознакомыми деятелями левого толка на предмет всевозможных интриг, политических акций, тактических ходов и теоретических консультаций (в числе прочего: критика Готской программы), а также на предмет устройства своих дел.
Во-вторых, в это последнее десятилетие своей жизни Маркс превратился в завзятого туриста. Почти ежегодно навещает он своих замужних дочерей (Оксфорд, Париж, Аржантей…), гостя у каждой по нескольку недель и наслаждаясь ролью дедушки. Ежегодные поездки на курорт — Карлсбад, Нейенар, Веве; английские курорты: Маргет, Рамсгет, Брайтон, Истборн, Малверн, Вентнор, о. Джерси (везде ли уже есть мемориальные доски?); побывал в Монте-Карло, побывал даже в Алжире (тогда ещё таких пускали…). Попутно он посещает другие места Европы (до Стамбула, впрочем, не доехал): для встреч с деятелями социал-демократии, друзьями, единомышленниками и проч.
В-третьих, упомянутое выше чтение специальной литературы (книги, журналы, официальные издания …).
В-четвёртых, математические занятия: какие-то не опубликованные ещё исследования по алгебре и анализу — говорят, дифференциальное исчисление (кто говорит?).
В-пятых, вынашивание иных творческих замыслов (а что!). Имеются сведения (письмо Маркса к Дицгену), что он собирался написать книгу по диалектике (это пытался потом осуществить Энгельс). Хотел также, говорят, написать что-то о «Древнем обществе» Л. Моргана (свидетельство Энгельса, принявшего эту задачу по эстафете). Намеревался, как уверяют, написать что-то о «Человеческой комедии» О. Бальзака (свидетельство Меринга). Возможно, что были и другие планы (не осуществил, ничего не осуществил, никаких следов работы не оставил, только слова, слова, слова).
Вот чем было заполнено время великого Маркса, за исключением промежутков, когда он вспоминал о своём долге перед страдающим человечеством, порывался выполнить — и снова бросал.
…А годы шли. Жизнь уходила, катилась к закату, не обещая возврата юношеского здоровья, энергии, не принося творческих достижений…
Последнее десятилетие жизни Маркса называли «медленным умиранием», но это весьма преувеличено, — пишет Меринг, возражая, как видим, лишь против степени, но не суждения по существу. Так оно было или далеко не так, только за всё это время Маркс не написал ни одной книги. Самое крупное, что было им написано, — это «Критика Готской программы» (по существу, развёрнутое частное письмо), экономическая глава для «Анти-Дюринга» (на темы I тома «Капитала»), да ещё брошюра о вымышленных преступлениях несуществующего бакунинского «Альянса». Не густо.
А жизнь уходила, уходила безвозвратно. И не было самого заветного, самого чаемого, самого…
Не было революции. Нигде. Всё выходило не так просто, как казалось в молодости — в пору «Манифеста Коммунистической партии», в пору безудержного оптимизма и безоглядного энтузиазма, в пору создания теории «производительных сил и производственных отношений» [ср. намёк в (30:280)]. Сама эта теория, видимо, перестала казаться непререкаемой. Во всяком случае вопреки ей — взор надежды устремился в Азию: на Турцию, на Россию… Может быть, там?
«Россия, положение которой я изучил по русским оригинальным источникам, неофициальным и официальным (последние доступны лишь ограниченному числу лиц, мне же были доставлены моими друзьями в Петербурге)…»
(Лорис-Меликов, граф Витте, Победоносцев…)
«…давно уже стоит на пороге переворота, и все необходимые для этого элементы уже созрели».
(Производительные силы, мощный пролетариат, организованный в класс и составляющий большинство нации, высокоразвитая крупная промышленность… так?)
«Взрыв ускорен на многие годы благодаря ударам, нанесённым молодцами турками… И при благосклонности матери-природы мы ещё доживём до этого торжества» (34:229).
Похоже, что теперь на молодцов-турок стало надежды больше, чем на спираль научного коммунизма…


…Русско-турецкая война отнимала не меньше времени и сил, чем всемирный социалистический конгресс в Генте. В обеих кампаниях Маркс принимал активнейшее участие. В качестве болельщика. У себя дома. На конгрессе он болел за В. Либкнехта (против анархистов), в балканской войне — за турок (против русских).
«…Мы самым решительным образом становимся на сторону турок по двум причинам:
1) Потому, что мы изучили турецкого крестьянина — следовательно турецкую народную массу — и видим в его лице безусловно одного из самых дельных и самых нравственных представителей крестьянства в Европе».
Не совсем ясно, как Маркс сумел «изучить турецкого крестьянина» до таких тонкостей, как нравственность и дельность. Не сказано и то, изучал ли он крестьян других национальностей, прежде чем сделать столь глубоко научный вывод. То ли также (так же!) изучал, то ли заведомо знает, что не сдюжит русский, итальянец или француз против турка.
«2) Потому, что поражение русских очень ускорило бы социальный переворот в России, элементы которого налицо в огромном количестве, а тем самым ускорило бы резкий перелом во всей Европе. Дела пошли по-другому. Почему? Вследствие предательства Англии и Австрии».
Только благодаря закулисной дипломатии Англии, говорит затем Маркс, стали возможны последние внезапные успехи русских…
«Наконец, — и это одна главных причин их окончательного поражения, — турки не сделали вовремя революцию в Константинополе…»
(выходит, так: если бы русские понесли поражение, они бы сделали революцию, а если бы турки сделали революцию, они бы не понесли поражения — научный коммунизм, понимать надо!)
«… и это усугубляет историческую вину турок».
(Очевидно, перед Карлом Марксом и остальным страдающим человечеством.)
«Народ, который в такие моменты наивысшего кризиса не способен действовать революционным образом, — такой народ погиб».
(Жаль турок! Зато, коль скоро русские — в случае поражения — непременно бы сделали революцию, значит ещё на что-то годятся?)
«Конечно, за кулисами русских успехов стоит… Бисмарк» (34:246)
(Ничего не стоят русские!)
Гентский конгресс закончился вничью, а войну Маркс проиграл. Тем не менее шансы соперников он предсказал правильно, и только совершенно непредвиденное научным коммунизмом вмешательство третьих сил принесло русским победу и предотвратило русскую революцию. Не знаем, как насчёт Бисмарка, но Англия и Австрия, вероятно, были самыми заинтересованными лицами в том, чтобы Россия проникла на Балканы — трамплин для прыжка к средиземноморью…
Да простит нас читатель за то, что мы не смогли удержаться от иронических комментариев, цитируя это серьёзное (курьёзное) письмо Карла Маркса к Вильгельму Либкнехту от 4 февраля 1878 г. Вот какого рода важные дела и научные исследования занимали великий ум на закате жизни, отнимая у него и время и силы.
Да простит нас читатель за то, что мы не смогли удержаться от иронических комментариев, цитируя это серьёзное (курьёзное) письмо Карла Маркса к Вильгельму Либкнехту от 4 февраля 1878 г. Вот какого рода важные дела и научные исследования занимали великий ум на закате жизни, отнимая у него и время и силы.
Ещё были разработки по высшей математике. Труды эти до сих пор, кажется, не изданы, поэтому судить о них можно только косвенно. Так, известно, что через двести лет после Ньютона и Лейбница, через сто лет после Эйлера, в век Гаусса, Лобачевского, Галуа, Кантора — Карл Маркс сделал ряд открытий в области дифференциального исчисления. От кого это известно, если труды Маркса не опубликованы? От Энгельса и Лафарга. Откуда такое мнение взялось в кругу лиц, из которых единственным, кто предположительно разбирался в математике, был Карл Маркс?
Но если трудно сказать что-либо по существу о скрытых от общества математических работах Маркса, нетрудно понять, почему он обратился именно к данной области: по вопросам дифференциального исчисления выступал Гегель в своей «Логике» и даже, кажется, сделал какие-то поправки к Ньютону. Некоторое представление о математическом гении Маркса дают два письма: одно от Маркса к Энгельсу от декабря 1865 г. (31:138), другое — от Энгельса к Марксу от 18 августа 1881 г. (35:16). Оба письма до некоторой степени приподнимают завесу над математическими занятиями Карла Маркса. Пусть каждый разбирается сам, но нам почему-то кажется, что Маркс, возможно, не умел отыскать производную от самой простой функции. Но всё это, в общем, не имеет большого значения. Главное то, что труд всей жизни вот уже много лет лежал неподвижно.
Незадолго до смерти Маркс через свою дочь завещал рукописи Энгельсу, чтобы тот «сделал из этого что-нибудь» (24:9). Судя по тому, каким сюрпризом явилось для Энгельса состояние рукописей «вторых томов», можно сделать вывод, что и он был не в курсе работы над завершением «Капитала». Ещё меньше, по-видимому, знала об этом семья Маркса.


Почему не был завершён «Капитал»? Во-первых, болезнь. Во-вторых, много новых материалов. В-третьих, неотложные партийные дела. В-четвёртых… в-пятых… в-шестых… в-седьмых… Объяснений более чем достаточно. Притом одно убедительнее другого. И все они друг друга стоят. Все получены на основе детальных и скрупулёзных исследований. Надо полагать, при несравненной научной добросовестности и строгой самокритике, достойной великого учителя и основоположника.
Если же попытаться (возможно ли такое?) быть ещё чуть-чуть, на самую малость, и добросовестнее и самокритичнее, следует признать, что никто не в состоянии достоверно ответить на вопрос.
Тайну «Капитала» Маркс унёс с собой в могилу, в последний раз обманув всех. Впрочем…
Примечания
1
«Переписка членов семьи Маркса с русскими политическими деятелями», М., 1974, С.15 (далее — «ЧС»; число после запятой означает номер страницы).
2
Маркс К., Энгельс Ф. «Сочинения», 2-е изд. Т.33. С.59. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте статьи (первое число указывает номер тома, последующие — номера страниц)
3
«Ленхен» — Елена Демут (1823–1890) — «домашняя работница и верный друг семьи Маркса», как говорит о ней комментарий к Собранию сочинений (30:671). Иными словами, прислуга. Самоотверженно и преданно выполняла свой долг в течение всей жизни. О личной её жизни марксистские анналы умалчивают. Может быть, неспроста.

Всю семейку на короткий русский адрес.

№ 2. УМНЫЙ ЕВРЕЙ МАЙБУРД ПНУЛ НЕУМНОГО ЕВРЕЯ МАРКСА

Из заброшенной рукописи о Карле Марксе0
Евгений Майбурд, Заметки по еврейской истории, №5 • 20.05.2012
(окончание. Начало см. в № 12/2010 и сл.)
ЭПИЛОГ[1]
Философы лишь различным образом объясняли мир.
Но дело в том, чтобы его изменить.
Карл Маркс. 11-й тезис о Фейербахе
Если бы Трирский раввин Маркс Леви узнал, что один из его внуков будет крещен в лютеранство, затем отвергнет религию вообще и в конце всего будет объявлен спасителем человечества, он бы очень удивился.
Нравится нам это или нет, следует признать, что программа была выполнена. Объяснить мир Маркс не сумел. Но изменил его.
Почему Маркс стал источником марксизма? Почему и как марксизм стал всепобеждающим учением? Двумя словами не обойтись.
Об успехе «Богатства народов» Адама Смита, один историк сказал так: «Он сформулировал то, чему скоро предстояло стать общественным мнением». По-видимому, то же самое можно сказать и про первый том «Капитала».
Вряд ли это много объясняет, но хотя бы дает направление для поиска.
Главный вопрос марксизма
Когда-то, на занятиях по марксизму-ленинизму преподаватели спрашивали: «Что главное в марксизме?». Следовало ответить: «Вопрос о власти, о диктатуре пролетариата».
О чем эта моя «Заброшенная рукопись»? Она проливает некоторый свет на вопрос о том, зачем создавался «Капитал». В главе 1 приведен ряд цитат из текстов молодого Маркса на одну и ту же тему, которую он сам же и сформулировал: овладев массой, идея становится материальной силой.
Нигде, ни в каких источниках, я не нашел малейшего следа того, что Маркс отказался от цели сделать массу материальной силой. Наоборот, все, что удалось о нем узнать – включая многие вещи, открыто им декларированные, - а также все непостижимые противоречия, странности и непонятки в текстах и поведении Маркса-Энгельса – все идеально ложится в предложенную мной схему. Ее суть – порыв к личной диктаторской власти. На вершину власти его вознесет материальная сила – овладевшая массой теория.
В начальных главах я писал, что не было отдельно Маркса-мыслителя, Маркса-экономиста, Маркса-политика, Маркса-борца, Маркса-революционера и пр., а была одна личность, и у нее одна, но пламенная страсть. Теперь, когда эта концепция получила обоснование, можно ради подведения итогов вернуться к различным ликам Маркса. Ссылок будет минимум, так как все они уже приводились по ходу изложения.
Я выделю для итогов три ипостаси Карла Маркса: мыслитель-экономист, борец, революционер.
С первой все пока ясно: это – «Капитал». На самом деле, отнюдь не так ясно - все еще не так ясно, - но об этом позже. Со второй совсем не ясно, пока не собраны вместе разбросанные свидетельства и факты. С последней начнем. Лучше, использовав находку Абдурахмана Авторханова, обозначить эту ипостась термином технолог власти.
Технология власти
Маркс не собирался лично вести людей на баррикады и еще менее собирался он на баррикадах сражаться. Для себя он видел совсем иную функцию – теоретика и технолога. Короче, те качества, в которых он был наиболее силен по своим способностям и наиболее способным среди тогдашних лидеров демократии.
Не собирался Маркс и делать революцию - в смысле готовить свержение существующего порядка. Может, и собирался в молодости, но скоро оставил эту идею. Свержение существующего порядка должна была осуществить либерально-демократическая буржуазия.
Ослы полагали, что на этом цель революции будет достигнута. Они не понимали, что это только начало.
Существующий порядок низвергнут, воцаряется беспорядок. Хаос. Тогда-то, по схеме Маркса, коммунистический ЦК прибывает из изгнания на родину и начинает свою работу. Организуются «сознательные рабочие», чтобы выступить террористически против демократических сил. И кто же к нам пришел? Кто верховодит, кто организует свой порядок в этом хаосе? Те сознательные представители буржуазии, которые возвысились до понимания основных законов общественного развития, как сказано в «Манифесте коммунистической партии». То есть, авторы этого документа. И лозунгом пролетариата будет: «Перманентная революция». Не будем обманываться, все имеет свой конец, даже перманентная революция. Когда будет достигнута цель Маркса, она прекратится. Еще как прекратится!
Правда, Маркс не дожил до следующей, после 1848-49 гг., буржуазно-демократической революции, и не довелось ему воплотить свою схему в жизнь. А кто же, кто ее воплотил? Ну конечно, он, Ильич! Не зря он копался в архивах Маркса-Энгельса - он вычитал там эту схему. Он даже развил ее теоретически еще перед событиями 1905 г. («Две тактики социал-демократии в демократической революции»). Так кто же у нас настоящий марксист – Каутский или Ленин? Правильно.
В этой схеме есть одно важное звено. Важнейшее. Наиважнейшее, можно даже сказать. Как говорилось, Маркс не собирался сам драться на баррикадах. Но это не значит, что ему нечего было делать для пролетарской революции. Всю жизнь свою готовил он себя для выбранной им роли главного специалиста пролетариата.
Это и было ареной его борьбы.
Борьбу приходилось вести на два фронта – в теории и на практике. Так мы подошли ко второй ипостаси нашего героя:
Маркс-теоретик и экономист
Какая мысль должна была ударить молнией в массу? Мысль о том, что массе живется плохо не потому, что так выпала судьба. А потому, что у нее, у массы, есть враги. Ну, буржуа и пролетарии, - мы давно знаем. Но в чем там дело между этими классами?
В попытке решения этой задачи Марксом мы замечаем два захода. На первом из них бедой пролетариата было отчуждение. Не иначе, как у Фейербаха нашел Маркс это слово, и оно ему подошло. Пусть несчастьем рабочего класса станет отчуждение!
Так возникли «Экономические рукописи 1844 г.». Читать их совершенно невозможно, а понять возможно еще меньше. Те, кто думают, что что-то там поняли, на деле поняли меньше всех.
Эти рукописи не предназначались ни для публикации, ни для чтения. Это размышления Маркса в самом процессе. Так он мыслил – пером по бумаге, если кто не знает. Благодаря этой экспозиции мыслительного процесса, мы можем видеть как мыслил Маркс – то есть, стиль его мышления. Грубо говоря, modus operandi его мозгов.
Там нет развития мысли. И нет обычной логики научного дискурса. Рассуждения движутся по кругам и спиралям, со смысловыми сдвигами в словах и понятиях, с такими интересными находками, как, скажем, «труд есть не-капитал» или такими любопытными силлогизмами, как: «рабочий у себя, только когда он у себя дома, следовательно, когда он на работе, он не у себя»... Это – не научное исследование. Это вообще не исследование, а поток сознания.
Ну, есть отчуждение... Да... Но ведь нужно построить на этом какую-то теорию, верно? Какую, как?.. Не просто теорию отчуждения, а такого отчуждения, чтобы виноватыми оказались капиталисты или, на худой конец, капитал. Чтобы отчуждение оказалось угнетением. Вот над чем бился Маркс на самом деле.
Продолжение этой «научной» работы не состоялось, потому что Маркс подружился с Энгельсом. Новый друг (между прочим, уже автор работы «Положение рабочего класса в Англии») открыл ему глаза на существование теории Рикардо (капитал – накопленный труд!) и, главное, левых эпигонов рикардианства более-менее рабочего происхождения. Имена их: Томпсон, Годскин, Грей и Брей. Они-то и установили, что капитал есть еще и неоплаченный труд. А Брей также писал о базисе и надстройке почти в знакомых нам терминах (и почему нет этих имен в каноническом списке «источников марксизма»?). Позже Маркс любовно назвал этих авторов «пролетарскими противниками политэкономов». Он и сам стал противником политэкономов. В каком качестве и начал свои занятия политэкономией. И кончил тоже. К этому «противничеству» мы еще вернемся.
Но собственные занятия наукой – это уже в эмиграции, а то, что мы находим в «Манифесте» про эксплуатацию труда, есть чистый Брей да Годскин.
Борец
«Борец всегда перевешивал в нем мыслителя» - заметил Меринг. А что конкретно значит – борьба Маркса? Да мы знаем уже почти все. Для наглядности я свел в таблицу все, что мне известно о борьбе Маркса за звание главного специалиста пролетариата.


№№ Противники Годы Средства борьбы Примечания
1
Карл Грюн 1845 Наушничество, клевета См. главу 1 2 Пьер Прудон 1845-1883 Дискредитация,интриги Под видом научной полемики 3 В. Вейтлинг 1846-1847 Интрига, дискредитация, травля В форме замены «утопического коммунизма» - «научным», которого еще не было 4 М. Бакунин 1848 Клеветнический донос в газете (обвинение в шпионаже на Россию) Факт, описанный Герценом. Бакунину это могло стоить жизни 5 Годфрид Кинкель 1850 Ложь, дискредитация Начало кампании М-Э против эмигрантов революции 6 Кинкель, Руге, Р.Шрамм, Г.Струве, Гейнцен, Мадзини, Л.Блан, Ронге, Мейен, Гёгг, Шурц и мн. др. 1852 Диффамация, клевета, публикация сплетен, донос через публикацию Рукопись «Великие мужи эмиграции» содержит все, что знали и не знали авторы о деятельности указ. лиц по консолидации эмигрантских сил. Опубликована не была, потому что прямо попала по назначению – в полицию (вроде бы случайно). Есть в интернете. 7 А.Виллих 1850-1852 Раскол СК, клевета, интриги
Документы СК случайно попали в полицию
8 Мадзини, Л.Кошут 1852 Доносы в газете
См. Соч. Т. 8; опубликованное Марксом анонимно касается нелегальной деятельности и подготовки восстаний. Если факты вымышлены, то доносы не подлинные, а клеветнические.
9 А.Герцен 50-е гг Интриги, выпады в прессе, дискредитация
См. "Былое и думы"

10 Карл Фогт 1859
60-70 гг
Клевета, фабрикация фальшивок, нтриги Причастность Маркса к листовке «Предостережение не доказана, но очевидна. Аутентичность загадочной «расписки в Тюильри» сомнительна. Фальсификация с участием Маркса не исключается 11 Карл Блинд 1859-60
Ложь, шантаж, фабрикация фальшивок
12 Лассаль 60-70 гг. Интриги, ложь, клевета, дискредитация, провокации Объектом было имя покойного и основанная им партия 13 Бернхард Беккер 60-е Интриги, клевета Первый председатель первой рабочей партии Германии после Лассаля 14 И.Б. Швейцер 60-70 гг. Интриги, ложь, травля
Открытым остается вопрос о степени непосредственной причастности Маркса к клеветническому обвинению в измене
15 М.Бакунин 60-70 гг. Интриги, ложь, клевета, фабрикация фальшивок, провокация полицейских репрессий, раскол Интернационала, последующая травля
Авторство Маркса в связи со сфабрикованными «документами» Альянса не доказано. Причастность - несомненна.
16 Е.Дюринг 70-е Интрига под видом научной полемики, дискредитация, попытка травли В большой степени, руками Энгельса 17 П. Кропоткин 70-е Сбор информации, заготовка досье
Кинкель, Грюн, Беккер, Швейцер... Да кто это такие? Какие-то забытые имена... Кому они сегодня нужны?
Нам с вами они нужны, уважаемый читатель. Нам с вами. Потому что мы с вами верим в самоценность исторической памяти и не хотим, чтобы кто-то культивировал и навязывал нам историческое беспамятство. Потому что имена эти до сей минуты пребывают на страницах изданных миллионными тиражами сочинений Маркса-Энгельса такими, какими те нарисовали их 150 лет назад, - оболганные и оклеветанные авторами этих сочинений и последующими комментаторами.
Не знаю, написана ли история немецкой демократической эмиграции после революции 1848-49 гг. Если написана, то для достоверности критически важно знать, насколько авторы полагались на свидетельства Маркса – Энгельса. Если полагались, то эта история - как исторический документ - ничего не стоит. Ибо у Маркса с Энгельсом сплошная фальшь.
Для такой оценки достаточно следующих двух обстоятельств. Во-первых, все, что писали об этом периоде Маркс и Энгельс выдержано в таких издевательских тонах, какие мало совместимы с объективностью. Особенно отличается этим рукопись «Великие мужи эмиграции». Во-вторых, сразу после революционных событий группа Маркса - Энгельса, по отношению к эмигрантским кругам, оказалась в изоляции. О причинах мы можем лишь гадать. Обвинения Карла Фогта дают некоторый намек. Трудно сказать, насколько они справедливы. Достаточно того, что они отражали мнение определенных кругов демократической эмиграции.
А после Кельнского процесса коммунистов, в изоляции оказались уже лично Маркс и Энгельс (буквально с двумя-тремя приверженцами). Судя по косвенным признакам, многие подозревали тогда, что два друга намеренно спровоцировали арест ими же созданного Кельнского ЦК Союза Коммунистов. История и вправду темная, но не нам здесь ее распутывать. Работа Маркса «Разоблачения о Кельнском процессе коммунистов» фактически была написана, чтобы отвести подобные подозрения, но содержание ее может, скорее, укрепить их.
Существенно то, что эта изоляция не огорчала или, в определенном смысле, даже устраивала самого Маркса. Он и так не собирался сотрудничать ни с кем из этих людей. Остракизм же предоставлял ему полную свободу поливать грязью любого из них. Что он и делал, когда считал это нужным. По некоторым оговоркам и оборотам комментаторов, можно заметить, что большей частью его нападки не были спровоцированы объектом очередной «критики». Случай Фогта, возможно, единственный. К тому же, как мы видели, список атакованных Марксом личностей включал далеко не только деятелей немецкой эмиграции. Его атаки начались еще до революции (на Вейтлинга, Прудона, Грюна, братьев Бауэров...) и продолжались до конца жизни.
Можно заметить, что Маркс враждовал со всеми, в ком мог видеть соперников по линии возвышения своего авторитета и достижения статуса вождя рабочего движения. Он должен был быть единственным, непревзойденным и незаменимым. Поэтому он, как мог, преследовал всех, кто хоть что-то представлял из себя на этом поприще. Маркс основоположил традицию склоки в рабочем и социалистическом движении.
И опять, это была только одна сторона его борьбы за статус. В каком-то смысле, вспомогательная и подчиненная. Мало было очернять других, необходимо было еще и себя показать. Чего необходимо требовал статус, на который Маркс претендовал, так это заявить о себе как о непревзойденном теоретике. Тут невозможно было обойтись без книги, без «политической экономии».
Успех «Капитала»
Много загадок связано с «Капиталом». Прежде всего, небывалый успех тома I. Один из ключиков к этой загадке мы нашли. Ловкая пиар-кампания, которую мы назвали опереттой «Заговор молчания», достигла цели. Она привлекла к книге широкое внимание. Большего пока не требовалось.
Однако, и сама книга, как оказалось, не разочаровала читателей.
Ладно, не станем предъявлять суровых требований к первым читателям первого тома. Но ведь книгу впоследствии читали экономисты очень высокого класса, такие как Йозеф Шумпетер, Джоан Робинсон, Марк Блауг и другие... И высказали немало критических замечаний – подчас глубоких, надо сказать. Никто, однако, не заметил вещей, которые лежат на поверхности. Не потому ли все – без исключения, все – в целом, остались с высокой оценкой Маркса-мыслителя? И это представляет для нас такую загадочную тайну, объяснение которой мы найти не в состоянии.
Теоретическое отступление
Ошибки и несуразности в «Капитале»
Ошибки в «Капитале»? Кому это сейчас интересно?
Допускаю, это утратило злободневность (как и вся моя заброшенная рукопись). Но здесь (как и в целом относительно рукописи) я не претендую на сенсационность. Цель моя – высветить вопрос, на который у меня фактически нет ответа.
Я хочу показать вещи, которые лежат на поверхности и которые были бы наверняка замечены маститыми учеными, будь они написаны каким-нибудь безвестным диссертантом. И так же наверняка диссертация была бы забракована.
Однако, многие ученые – даже мирового уровня и даже из тех, кто находил у Маркса предметы для критики, – как ни странно, проглядели эти самые простые вещи. Может быть, потому, что они твердо знали: перед ними великий экономист? Верно, самые великие экономисты могут ошибаться и ошибались. Но только не в таких вещах, которые позволяют поставить под вопрос профессиональную пригодность автора...
Сейчас нашему читателю предлагаются три примера – по одному из каждого тома – простейших несуразностей, оставшихся не замеченными практически никем.
Думается, что многие наши читатели старших поколений так или иначе знакомы с этими материями. Потому что это не какие-то частности, а самые основные моменты теории, которые изучались во всех советских вузах. Надеюсь, тот, кто отважится на эти прогулки, не пожалеет об этом, ибо во всей критической литературе о марксизме вам этих вещей не найти. Во всяком случае, я не встречал ни малейших намеков или ссылок на намеки.
1
Пример первый. Происхождение прибавочной стоимости из неоплаченного труда (том I).
На первых страницах книги автор пытается обосновать идею о том, что субстанцией стоимости является труд. Все товары, даже самые разнородные – «сгустки труда». Это единственное качество, которое их роднит и потому позволяет говорить об обмене эквивалентов. Но ведь и труд труду рознь. Например, труд кузнеца и труд ювелира – как их приравнять?
Мы помним, что выход из положения Маркс нашел, предложив рассматривать любой труд с двух сторон. С одной стороны, как труд, создающий «потребительную стоимость», то есть, полезные свойства вещи. Это конкретный труд. С другой стороны, любой труд есть расход силы мышц, нервов и прочих ресурсов организма. Это абстрактный труд. Он и является субстанцией стоимости товаров, так как все рабочие расходуют те же ресурсы организма, или, как выражается Маркс, рабочей силы.
Но затруднения на этом не кончаются. Даже абстрактный труд различается по видам деятельности. Опять же, сравнимы ли час труда кузнеца и час труда ювелира по расходу биологических ресурсов?
Маркс и это принимает во внимание. Он говорит: представим себе «простой труд». Он не вдается в детали, но почему бы нам не допустить вместе с ним, что бывает «простой труд»? Тогда, продолжает автор, по отношению к нему, «сравнительно сложный труд означает только возведенный в степень, или, скорее помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого».
Положим, час труда ювелира равен 2 часам труда кузнеца. Или наоборот, ведь, положа руку на сердце, никто не знает, какой труд сложнее... Но допустим, как мы положили. Тогда труд ювелира приравнивается к труду кузнеца как 2:1 (или наоборот, не важно). Это называют коэффициентом редукции.
Не станем задерживаться здесь, выясняя, кто или что в процессе обмена товаров производит редукцию, то есть, «умножение» или «возведение в степень». Нас ждут вещи поинтереснее.
Капиталист платит рабочему, говорит Маркс, эквивалент затраты его рабочей силы. То есть, зарплата рабочего возмещает воспроизводство его рабочей силы. Это – необходимый продукт. Допустим, на это уходит 6 часов труда, и это – необходимый труд. Но рабочий день длится (в примере Маркса) 12 часов. Все, что рабочий вырабатывает за вторые 6 часов, достается капиталисту. Это – прибавочный продукт, а труд уже - прибавочный труд – источник прибавочной стоимости (она же – прибыль капиталиста). Отношение труда прибавочного к необходимому Маркс называет нормой прибавочной стоимости, она же - норма эксплуатации. В нашем примере она равна 100%.
Если капиталисту удается удлинить рабочий день, скажем, до 14 часов, что тогда? Тогда рабочий на себя работает те же 6 часов, а на хозяина уже 8. Норма эксплуатации теперь составит 133%. Прибавочную стоимость, получаемую путем удлинения рабочего дня, Маркс называет «абсолютной».
Вот почему капиталисты всегда старались удлинять рабочий день, говорит Маркс - в полном противоречии с историческим движением рабочего дня. В ремесленный период промышленности рабочий день длился до 16 часов и больше. Правда, труд тогда был – как обычно бывает труд по дому: не спеша, с хождением из угла в угол, с произвольными перерывами... С развитием капитализма, рабочий день не удлинялся, он сокращался и уплотнялся.
Но у Маркса и на этот счет есть ответ. Внимание! Капиталисты могут увеличить норму эксплуатации и без удлинения рабочего дня. Как? Сократить необходимое рабочее время! Просто так взять и сократить не получится, потому что рабочий уже получает прожиточный минимум. Но вот если повысить производительность труда... ну, скажем, внедрить на отдельных операциях какие-то машинки, заменяющие ручной труд... Тогда тот необходимый продукт, который прежде требовал 6 часов труда, будет выработан, к примеру, за 3 часа! А рабочий день-то прежний, 12 часов. Значит, прибавочное рабочее время уже станет 9 часов! Норма эксплуатации – 300%. Правда, здорово? Такую прибавочную стоимость Маркс называет относительной. Все очень научно.
Предположим, ручным трудом рабочий вырабатывал за 6 часов 1000 руб., и это составляло его зарплату. За вторые 6 часов он вырабатывал еще 1000 руб., и это была прибавочная стоимость. Теперь он вырабатывает свою зарплату за 3 часа. Если за каждые 3 часа он теперь вырабатывает по 1000 руб., тогда прибавочная стоимость составит уже 3000 руб.
Хотелось бы надеяться, что наши читатели уже сообразили, в чем тут трюк. Ну, может, не все. Но не расстраивайтесь. Ни один Шумпетер не заметил, чего уж там. Никто вообще. До нас с вами. Поэтому объясню.
Когда в мастерской появились машинки, один час труда механизированного стал эквивалентен двум часам ручного, так? Сам же Маркс учил, что сложный труд есть умноженный простой, верно? А еще он учил, что стоимость нельзя измерять конкретным (сложным) трудом, а можно только абстрактным и простым. Чтобы стал возможен обмен эквивалентов, нужен однородный измеритель, не так ли? Без этого условия не работает «закон стоимости», так что нарушать его нельзя. А тут сам Маркс его нарушает. Он теперь измеряет стоимость сложным трудом. Э, так не пойдет. Нужно исправить ошибку.
Необходимое рабочее время следует измерять только простым трудом, как и прежде. Но ведь труд теперь изменился, скажут вам. Смело отвечайте: не имеет значения – стоимость всегда должна измеряться однородной мерой. Нельзя применять разные гири и писать везде «1 кг». Точно так же нельзя применять «часы» с разным весом. 1 час труда стал уже вдвое тяжелее, чем был прежде.
Что следует делать? Настаивать на том, что в обоих случаях необходимое время равно 6 часам простого труда. Эти 6 часов простого труда равны 3 часам труда механизированного, коэффициент редукции составляет 2.
Итак, рабочий день остался 12 часов. Необходимое время осталось 6 часов... простого труда. Оно, правда, превратилось в 3 часа сложного труда, но это действительно неважно, так как сравнивать можно только однородный труд. Поэтому, чтобы понять, откуда взялись дополнительные 2000 руб. прибавочной стоимости, нужно весь рабочий день редуцировать к простому труду.
Сказано – сделано. Рабочий день после механизации, который остался равным 12 часам астрономического времени, измеренный в единицах простого труда (редуцированный рабочий день), оказался равным 24 часам. Оно так и должно быть. Необходимое время – 6 часов, а прибавочное время стало равно 18 часам простого труда. Вот вам и прирост прибавочной стоимости, вот вам и норма эксплуатации в 300%. Чудес не бывает.
Простите, но ведь на самом деле рабочий день так и остался 12 часов. Что за путаница?
Никакой путаницы, отнюдь. Рабочий день не удлинился, но каждый час труда стал вдвое более производительным. Иначе говоря, на единицу продукта стало тратиться вдвое меньше рабочего времени... Не из затраты труда появляется прирост прибавочной стоимости....
Прирост прибавочной стоимости появляется из экономии труда за счет его механизации. Не затрата, а экономия труда овеществлена в прибавочном продукте. Экономия труда появилась как следствие прироста его производительности.
Этот момент – что Маркс сам нарушил свой закон стоимости - и есть то самое, чего никто не заметил. Скорее всего, и сам Маркс не заметил, что стал измерять стоимость «конкретным» и «сложным» трудом. Но без этого не выстраивается теория прибавочной стоимости. Вот где зарыта собака.
А откуда взялась экономия труда? Да от механизации же! Изменился капитал, изменилась и производительность труда. Поэтому следует признать, что капитал обладает производительной силой. И потому прибыль его владельца происходит, скорее, из этого источника - из экономии труда, а не из неоплаченного труда. Где эксплуатация труда? Нету.
Последнее давно стало общим местом экономической науки. Но это произошло в борьбе с доктриной о непроизводительности капитала, унаследованной Марксом от Годскина. А марксистские ортодоксы стояли и стоят на своем: стоимость и прибавочная стоимость создаются только живым трудом!
Почему никто-никто из крупнейших экономистов этого не заметил? Откуда мне знать! Факт, что не заметили.
2
Пример второй. Общественное воспроизводство (том II).
Все наверное знают, что общественное производство можно (если нужно) представить двумя подразделениями: производство средств производства (подразделение I) и производство предметов потребления (подразделение II). Маркс предлагает такую числовую схему в расчете на год работы экономики страны:
I 4000 c + 1000 v + 1000 m = 6000
II 2000 c + 500 v + 500 m = 3000
Не бойтесь, все это элементарно просто, если толком объяснить. В этих схемах:
с – сырье и оборудование, v – зарплата рабочих, m – прибыль капиталистов.
с + v + m = стоимость продукта производства.
В подразделении I стоимость произведенного за год продукта составляет 6000, в подразделении II – 3000. Ну, чтобы не было неясностей: в подразделении I расход сырья и оборудования составили 4000 c, зарплата - 1000 v, прибыль - 1000 m. В подразделении II, соответственно, цифры, приведенные выше.
Научная цель всех этих манипуляций – показать, каким образом годовой продукт производства страны обменивается на годовой доход ее населения. Соответственно, числа подбираются так, чтобы обмены были эквивалентными. Это нормально при моделировании.
Допустим для удобства разговора, что в первом подразделении (П1) производятся два вида продуктов – уголь и лопаты. Во втором (П2) – тоже два вида: хлеб и сапоги.
Итак, в П1 за год произведено угля и лопат на 6000 «денег». Маркс делит это количество на три кучи: одна (1000 m) достается капиталистам как прибавочный продукт, другая (1000 v) идет рабочим как их необходимый продукт. Остается куча 4000 c. Что это такое? Для производства угля и лопат тоже ведь нужны и уголь, и лопаты. Вот куда уходит куча в 4000. Допустим.
Очевидно, что ни капиталисты, ни рабочие в П1 не получают свои доходы натурой – углем и лопатами. Поэтому величины 1000 v и 1000 m одновременно выражают и денежные суммы, получаемые за год обоими классами, их годовой денежный доход.
Сходным образом обстоит дело в П2. Там произвели, стало быть, хлеба и сапог на 3000 «денег». Аналогично весь продукт разбивается на три кучи, притом 500 v и 500 m точно так же выражают и натуру, и доходы двух классов, а 2000 c – расход сырья и оборудования, выраженный в хлебе и сапогах (и измеренный в деньгах).
Теперь глянем, как происходит обмен продуктов на доходы и наоборот.
В П2 все просто. Рабочие на свой совокупный доход 500v покупают у капиталистов соответствующую часть (500) хлеба и сапог. Капиталисты из П2 таким же образом покупают друг у друга хлеб и сапоги («хлебники» у «обувщиков», и наоборот), а также сами у себя (хлебники у хлебников и т.д.) – на общую сумму 500.
Имеется еще груда хлеба и сапог 2000с. Эту массу предметов потребления капиталисты из П2 продают капиталистам и рабочим из П1 : II 2000с = I (1000v + 1000m). Выручив, таким образом, денег на 2000, они на эту сумму покупают, так сказать, лопаты и уголь у капиталистов из П1 (т.е. возмещают расход сырья и оборудования в своем производстве).
Теперь имеем следующую картину. В П2 все продано и все доходы реализованы. В П1 продано пока лишь две части угля и лопат, а именно: 1000v и 1000m. Остается еще непроданной часть 4000с. При этом не видно, чтобы на нее кто-то претендовал...
Все уже накупили себе всего необходимого – и для существования, и для производства. С другой стороны, все доходы уже истрачены. На оставшуюся кучу лопат и угля нет денежного спроса...
Маркс находит решение. Разве в производстве лопат не используется уголь? А при добыче угля разве не нужны лопаты? Капиталисты П1 будут совершать обмены между собой, покуда не реализуется вся куча 4000с!
Решение довольно элегантное, только – верное ли? Вправду ли этот ответ решает проблему воспроизводства?
В самом деле, злополучная величина («куча») 4000с из П1 отличается – в экономическом смысле – от всех других величин в схеме Маркса одной важной особенностью. Все те величины предстают перед нами в двойственном обличье: как «куча» продуктов производства и как доход определенной категории населения. Каждая «куча» уравновешена каким-то доходом, не исключая угля и лопат для П2 - то есть, величины II 2000с, которая балансируется суммой I (1000v + 1000m). И только величине I 4000с не противостоит никакой доход. Она остается (пока?) скоплением непроданных товаров.
Верно, производители «лопат и угля» будут обмениваться между собой (допустим, по безналичному расчету, так как доходы их уже истрачены). На самом деле в этой части находятся всевозможные машины и станки, доски и рельсы, моторы и кабели, лаки и краски, вагоны и кирпичи, чугун и стекло... Каждому производителю нужно то и се, пятое и десятое... Каждый будет участвовать в обмене внутри П1. Каждый приобретет ровно столько, сколько ему нужно. Да?
Да, всего лишь столько, сколько ему нужно...
Один вопрос остается без ответа: почему именно 4000? Почему не 40000 или не просто 40? В общем виде вопрос стоит так: в каком объеме должно народное хозяйство страны производить средства производства, чтобы, все они нашли сбыт? Схема Маркса не дает ответа на этот вопрос.
И что все это значит?
Общую массу средств производства Маркс разбивает на три части соответственно слагаемым цены отдельного товара: с + v + m. Не будем забывать, однако, что цена каждой лопаты и каждой тонны угля состоит из трех таких частей. И если хоть одна такая лопата из «кучи» 4000с оказалась непроданной, никому не нужной, то доходы капиталистов и рабочих в I подразделении станут меньше, чем указано в схеме Маркса.
Чтобы наглядно прояснить ситуацию, допустим, что из массы I 4000с к концу года реализовано (по взаимному обмену между производителями) лишь 70% товарной продукции, т.е. не 4000, а 2800. Как будет выглядеть тогда верхняя строчка в схеме Маркса? Может быть, так:
I 2800с + 1000v +1000m = 4800?
Увы, нет. Такого быть не может. Здесь верна лишь правая часть, так как весь товарный продукт I подразделения оказался проданным в объеме не 6000, а лишь 4800. Однако поскольку в каждой единице продукции сидят все три части ее цены (с + v + m), уменьшиться должны все три слагаемых левой части равенства.
Уменьшиться должны и доходы обоих классов. Если сохранить Марксовы соотношения между ними, равенство неизбежно примет следующий вид:
I 3200с + 800v +800m = 4800.
Из этого следует, что совокупный доход капиталистов и рабочих I подразделения сможет купить предметов потребления из П2 не на 2000, а только на (800+800) = 1600.
Иначе говоря, реализация продукта II подразделения сокращается на 400. Но тогда и здесь произойдет то же самое со всеми тремя слагаемыми левой части равенства. Теперь оно будет выглядеть так (сохраняя прежние соотношения и округляя числа):
II 1734с + 433v +433m = 2600.
Всего в народном хозяйстве произведено продукта на 9000, а продано лишь на (4800+2600) = 7400. Экономика страны оказывается в ситуации общего перепроизводства, так как в обоих подразделениях остаются товарные запасы, не находящие сбыта.
Сколько же следует производить средств производства, чтобы вся продукция первого подразделения была реализована?
Этого никак не узнать из схемы Маркса. Уже замечено, что она не дает ответа на данный вопрос.
Нужно эту схему модифицировать. Сперва глянем на исходные числа и соотношения. Как они фигурируют у Маркса? Вот так:
I 4000 c + 1000 v + 1000 m = 6000
II 2000 c + 500 v + 500 m = 3000
Что здесь неверно в принципе? Все. Первая строка, в Марксовых числах, должна быть такой:
I 3000 v + 3000 m = 6000
Куда делась составляющая «с», спросит кто-нибудь? Спросит? Или уже понятно? Она сидит в оставшихся двух «кучах» левой части балансового уравнения. Ибо, как уже указано, в цене каждой лопаты и т.д. находятся все три компоненты.
Но тогда весь спрос из П1 на хлеб и сапоги составит 6000, и П2 не сможет его обеспечить.
Нужно: либо увеличить производство хлеба и сапог так, чтобы первый член составлял не 2000 c, а 6000 c., либо сократить производство в П1. до 2000, чтобы купить 2000с из П2. В зависимости от возможностей экономики страны.
Первый вариант не реалистичен. Ибо это невозможно – взять да увеличить производство предметов потребления без кардинальной перестройки структуры всего капитала общества. Где взять производственные мощности, если в производстве средств производства все оставить, как есть? Негде.
Если принять решение по второму варианту, тогда доходы в П1 будут не по 3000, а по 1000, и верхняя строка примет другой вид, а вся схема выходит такая:
I 1000 v + 1000 m = 2000
II 2000 c + 500 v + 500 m = 3000
Что мы сделали? Мы ликвидировали избыточное производство средств производства. Мы снизили этот показатель до уровня, реально необходимого народному хозяйству.
Рассмотренные схемы Маркса – это далеко не просто схоластические упражнения в теоретизировании. Они сыграли злую шутку с целым народом, сделав жизнь простого советского человека скудной, убогой и короткой.
Именно отсюда пошли перекосы в экономике СССР, в обоснование которых был выдвинут «закон опережающего развития производства средств производства при социализме».
Этот «закон», сотворенный кем-то из академиков на потребу Сталину, стал руководящим принципом (точнее, оправданием) планирования пропорций (точнее, диспропорций) в советской экономике. Та куча «4000с», что осталась несбалансированной в схеме Маркса (само число здесь совершенно условно) действительно существовала. Это не были, однако, лопаты и уголь (того и другого всегда не хватало так же, как хлеба и сапог).
Это были горы оружия. А также оружейные заводы. И другие заводы, поставлявшие оборудование оружейным заводам. И третьего круга заводы, снабжавшие два первых круга. И строительные машины военно-строительных организаций, со всеми материалами, на них затраченными. А также запасы сырья и материалов (в том числе, таких материалов общего назначения, как сталь и цветные металлы, дерево, кожа, пластмассы, ткани, строительные материалы...), направляемые в этот сектор и обеспечивающие их предприятия. И транспортные средства (железнодорожные локомотивы и вагоны, автомобили, самолеты). И топливо (уголь, бензин, солярка, дрова). И электроэнергия, а значит и электростанции с линиями электропередач...
Короче, из схем Маркса вышел военно-промышленный комплекс СССР. Его финансирование покрывалось печатным денежным станком.
Все, кто работал в ВПК, получали зарплату, которой не было баланса во втором подразделении, но которая составляла часть платежеспособного спроса населения на фрукты, рыбу, мясо, одежду, мебель, книги, обувь, холодильники, телевизоры, коврики, люстры, посуду, кухонные принадлежности, автомобили и запчасти к ним, и еще сотни других предметов быта, удобства и жизнеобеспечения, за которыми человеку приходилось гоняться с готовыми деньгами в кармане.
Одним из существенных факторов хронического дефицита предметов потребления в СССР – наряду с независимостью цен от спроса-предложения - были доходы работников, которые не давали прироста общественного богатства.[2] Это были непроизводительные работники, и заняты они были непроизводительным трудом. Не только армия чиновников государственного аппарата, но и занятые в ВПК занимались непроизводительным трудом.
Соотношение между численностью производительного и непроизводительного населения, указал Адам Смит, является одним из важнейших факторов роста или уменьшения богатства страны.
Именно здесь, в наличии огромной массы непроизводительных работников, не вносящих своего вклада в рост реального общественного продукта, но предъявляющих претензии на его часть, была заложена имманентная слабость советской экономики, которая должна была сказаться рано или поздно и, в конечном счете, обрушила экономику.
Понятно, что все сказанное есть лишь общий набросок. Полностью централизованная экономика в принципе менее эффективна, чем частнокапиталистическая. Но это уже из области соревнования. Вообще, тема для отдельного разговора.
Сами схемы Маркса обязаны своим появлением фундаментальной безграмотности Маркса в простых экономических вопросах. Экономист-самоучка, он значительно продвинулся относительно нулевого уровня, с которого начал. Но его исключительная озабоченность темой эксплуатации труда обусловила крайнюю узость его штудий, не говоря уже о полнейшей предвзятости его подхода.
Есть одно место в «Богатстве народов» Адама Смита. Выяснив законы движения прибыли, зарплаты и земельной ренты, он говорит, что эти три вида доходов отвечают трем «великим классам» населения – предпринимателей, рабочих и землевладельцев. Все другие виды доходов являются вторичными и происходят от одного, двух или трех указанных основных видов.
Затем Смит говорит: всякая цена товара сводится, непосредственно или в конечном счете, к одному или нескольким из этих основных доходов. Она состоит из трех частей: из прибыли, зарплаты и ренты.[3] Может показаться, продолжает Смит, что остается еще четвертая часть, возмещающая расход материалов и оборудования. Однако, эта четвертая часть также сводится к указанным трем – к чьей-то прибыли, зарплате и ренте. Разумеется. Какие-то люди производят эти вещи и получают свои доходы - кто зарплату, кто прибыль, кто ренту. Материалы и машины, которые они используют, тоже кто-то производит и получает свой доход...
Поэтому годовой национальный доход страны (чистый доход) представляет собой сумму доходов трех великих классов – общую сумму выплаченных в течение года прибылей, зарплат и рент. И ничего больше.
Вот этого всего Маркс постичь не мог и не смог. Свое непонимание он приписал «ошибке Смита». Положение о том, что цена состоит из одних доходов, Маркс называл «абсурдной догмой» и «нелепостью». Как же так? Ведь очевидно, что кроме доходов в цене еще возмещается «постоянный капитал»!.. Рассуждение Смита о том, что эта четвертая часть также должна сводиться к доходам, Маркс называл «отсылкой от Понтия к Пилату» и «пустой болтовней».
Раскритиковав Смита, Маркс построил свою схему, где «постоянный капитал» не сводится к доходам! Мы видели, что из этого вышло.
Вместо богатства народов, от Маркса пошла бедность народов.
Много позже, в 1904 г. замечательный русский экономист В.К.Дмитриев построил математическую модель «догмы Смита» и показал, что там все сходится.
Ведь что утверждает Смит? Сколько общество произвело за год своим трудом, настолько оно и стало богаче за этот год.
Вспомним, для чего все эти экскурсии по «Капиталу». Сообщают, что Джоан Робинсон – один из крупнейших экономистов XX века – не в пример большинству других, читала II том «Капитала» и нашла наиболее интересным местом как раз Марксовы схемы воспроизводства. Почему она – по общему признанию, тонкий аналитик - не сумела заметить врожденного дефекта этих схем, понять совершенно невозможно.
3.
Пример третий. В томе III наиболее известна «Проблема Большого Противоречия». В томе I говорится, что стоимость, она же цена товара, образуется затраченным трудом. Соответственно, прибавочная стоимость, она же прибыль, есть по сути некая (неоплаченная) часть затраченного труда. Выходило, что прибыль пропорциональна зарплате (вспомним понятие «нормы прибавочной стоимости»). Там же Маркс пишет, что это положение «по видимости противоречит» тому, что известно о ценообразовании на рынках. И обещает разрешить это противоречие в следующих книгах.
Что же такое было «известно о ценообразовании»? Считалось, что реально прибыль пропорциональна всему капиталу, а не только зарплате. И более того, считалось, что конкуренция, за счет перелива капиталов из менее прибыльных отраслей в более прибыльные, выравнивает норму прибыли. Последний показатель есть отношение общей суммы прибыли ко всему капиталу (включая зарплату рабочих). Он показывает чистую отдачу на единицу стоимости капитала. Это представление действительно противоречило теории, развитой в томе I. И это вот противоречие Маркс обещал разрешить в последующих томах.
Множество людей поэтому с нетерпением ожидало выхода последующих томов. С ростом популярности марксизма, росли и эти ожидания. Том II не касался данной проблемы вообще. Ждали тома III. И вот он вышел.
Решение Маркса, грубо говоря, сводилось к следующему. Все капиталисты как бы складывают свои прибыли (полученные согласно теории, развитой в томе I) в общий котел, а потом делят их пропорционально капиталу каждого. Понятно, Маркс не ограничился одним лишь заявлением. Он постарался показать, как выравниваются нормы прибыли.
Удовлетворило такое решение только убежденных марксистов – включая людей, совсем не глупых в других отношениях, таких как Э.Бернштейн, К.Каутский, М. Туган-Барановский... Со стороны не-марксистов, однако, раздались скептические голоса. Один из них, итальянский экономист Акилле Лориа, назвал решение Маркса «жалкой игрой в слова» и охарактеризовал том III как «поход 1812 года в Россию». Энгельс вынужден был откликнуться, и тон его статьи выказывает большое раздражение.
Несколько позже Бем-Баверк написал брошюру с критикой теории марксизма. В частности, касаясь тома III, он отметил главный трюк Маркса, позволивший ему свести концы с концами.
«Маркс действует, как человек, который очень хочет, чтобы из урны вышел белый шар, и предусмотрительно способствует этому, закладывая туда одни белые шары», писал Бем-Баверк. Другими словами, в основу своего доказательства Маркс заложил то, что требовалось доказать. К сожалению, Бем-Баверк сказал об этом почти мимоходом, так что желающие не заметить сказанного им, могли так и сделать.
Углубление в данный сюжет потребовало бы много места. Вместо этого, вашему вниманию будет предложен другой момент, никем не замеченный. Почти...
Есть в томе III глава 10, стоящая несколько особняком от главной нити доказательства Маркса. В ней автор подходит к «противоречию» с другой стороны. Он берется показать, что цена равновесия спроса и предложения на рынке не противоречит тому, что на более глубоком уровне цена есть стоимость из тома I.
Рассуждение Маркса очень простое. Спрос и предложение суть две силы, «действующие в противоположном направлении». Когда они уравновешивают друг друга, они «как бы перестают действовать», «взаимно уничтожаются», по выражению Маркса, и поэтому не могут ничего объяснить в ценообразовании. Значит, нужно заглянуть глубже, чтобы найти какой-то другой фактор. А что находится глубже? Конечно, стоимость!
Для тех читателей, кто не учил механику (или учил да подзабыл), предлагается следующая аналогия.
Летит самолет. Почему он не падает? На него действуют две силы: сила тяготения земли и подъемная сила крыла. В системе координат, жестко связанной с самолетом, они направлены в противоположные стороны и взаимно уравновешиваются. По логике Маркса, находясь в равновесии, обе силы перестают действовать и «взаимно уничтожаются», поэтому тот факт, что самолет не падает, требуется объяснить какими-то иным факторами...
Нельзя сказать, что вообще никто не заметил такого интересного объяснения у Маркса. Тот же Лориа назвал 10-ю главу «на роковую известность обреченной». Но и тут все это как-то промелькнуло мимоходом. И глава 10, скорее, осталась обреченной на незаслуженное забвение.
В итоге, вся критика была заглушена дружным и шумным хором восхвалений.
А позже стали писать и такое: «Маркс был заинтересован в проблеме как таковой и прежде всего был озабочен совершенствованием инструментов анализа, предлагаемых наукой его времени, выправлением логических трудностей и построением теории, которая по своей природе и своим целям была бы истинно научной, независимо от ее недостатков.» (Йозеф Шумпетер)
Что-то ведь побудило Шумпетера написать такое. И откуда он это взял? Он взял это из общего мнения, больше неоткуда. Прикажете спорить? Не подействует. Да и нет уже Шумпетера... Да и споры эти большого смысла не имеют.
Да что там Шумпетер с его оценкой нашего мыслителя, есть примеры похлеще...
Так, известный английский историк Р.Дж.Коллингвуд (1889-1943) писал, делая в одном абзаце сразу две исторические ошибки: «Если переворот, совершенный Марксом в отношении диалектики Гегеля, и был отступлением, то он одновременно явился и предпосылкой для движения вперед. Это движение выросло из той ситуации, в которой оказались ученики Гегеля, и, в частности, оно привело к большому успеху в исследованиях того конкретного вида истории, экономической истории, где Гегель был слаб, а Маркс – исключительно силен».[4] (выделено мной – ЕМ).
Первая, и для всех очевидная, ошибка Коллингвуда состоит в том, что задолго до «Капитала» возникла Немецкая Историческая школа в экономике, основал которую никто иной, как Вильгельм Рошер – объект нападок Маркса в сносках (!) I тома.
Вторая ошибка не столь очевидна для всех. Зато она не простительна для данного автора. Англичанину-историку полагалось бы знать историю своей страны, злостно извращенную Марксом в последней главе того же I тома «Капитала».
Что я имею в виду, можно прочитать в Приложении.
***
Читателю были продемонстрированы грубые ошибки и несуразности в «Капитале», практически никем не замеченные до наших дней.
Что же произошло с этой книгой? И почему все же Маркс сделался основателем марксизма?
«Очень своевременная книжка»
События, последовавшие после публикации тома I, позволяют сказать, что общественное мнение Европы левело еще до Маркса. Письма читателей книги к автору, в том числе, от молодых капиталистов, говорят еще больше. Эту тенденцию полевения марксизм успешно утилизовал.
Новое поколение «буржуазии», освобожденное родителями от тягот первоначального накопления, не хотело узнавать себя в нарисованном Марксом образе жадного капиталиста, сосущего из рабочего прибавочную стоимость. Они хотели, как лучше, они хотели улучшить положение рабочих. И они делали это, как могли. Улучшали условия труда и санитарию, создавали сберкассы и ссудные товарищества для рабочих, помогали в страховании от безработицы, болезней и старости, способствовали улучшению жилищных условий и повышению доступности жилья, учреждали буфеты по сниженным ценам, библиотеки...
Это был период бурного экономического подъема Европы в условиях почти полного laissez faire. Рост производительности позволял повышать зарплату наемных рабочих, и ее повышали. За столетие средняя зарплата выросла вдвое, сокращение рабочего дня составило от 25% до 33%. Появлялись оплаченные отпуска, облегчался труд женщин. Там и тут вводился запрет на детский труд.
Много чего делалось. Вот книга: «Социально-экономические итоги XIX столетия» Соч. Шарля Жида. Перев. с французского Н.И.Сувирова. С Петербург. Т-во «Просвещение». Книга опубликована Министерством торговли Франции (Мильеран) на основании отчета с выставки 1900 г. Несмотря на название, вся книга посвящена исключительно данным о положении рабочих. Множество цифр, подтверждающих, что положение это неуклонно и значительно улучшалось.
На выставке был «Дворец социальной экономии», где экспонировались материалы, попавшие в отчет. Незадолго до открытия Дворец посетил, известный социалист Жюль Гед. По его отзыву, этот Дворец есть «позорный столб, к которому будет выставлен униженный и обворованный пролетариат; последний найдет в этом новое основание к тому, чтобы идти своим революционным путем».
«Откуда этот гнев? – вопрошает Жид, цитируя Геда. – Не вытекает ли он из боязни, что социально-экономические институты сделают существующий порядок терпимым и таким образом увековечат его, тогда как его хотят упразднить?»
Но почему ревнителям интересов рабочих следует бояться такого исхода? – спросим теперь мы. – Не из боязни ли самим оказаться не удел?
Бурный рост экономики и быстрое улучшение условий жизни рабочих парадоксально сопровождался ростом социалистического и рабочего движения. Много было писателей-социалистов и они много понаписали. «Капитал» оказался наиболее выдающимся произведением в жанре политической пропаганды. Непревзойденным социальным памфлетом.
Книга Маркса давала «научное обоснование» для пропаганды среди рабочих и для претензий социалистов и их лидеров на «историческую правду». Там было сказано однозначно, что никакие улучшения не исправят положения в корне. Позже было изобретено понятие «относительного обнищания». Теория Маркса стала бесценным сокровищем для демагогов.
«Критика политической экономии» провозглашала, что буржуазная наука служит интересам господствующего класса. Поэтому любую критику марксизма можно было дезавуировать как проявление классовой борьбы. Благодаря такому изобретению Маркса, его учение приобрело иммунитет ко всякой критике.
Страницы «Капитала» пышут моральным пылом, негодованием, возмущением... Поскольку нравственный уровень автора располагался где-то много ниже нуля, цена его негодованию однозначна: лицемерие. Но эту фальшь никто не мог заметить, не зная про автора того, что знаем мы. Маркс украл и утилизовал нравственное чувство совестливых людей к вящей своей славе.
Обобщая, можно сказать, что эпохе нужно было нечто подобное, был, как говорится, социальный заказ. И этот заказ был удовлетворен. Так в недрах либерального общества возникло и укоренилось учение, направленное на его разрушение. Поистине, «Капитал» - это творение нечеловеческого гения.
Сегодняшние марксисты, как известно, ухитряются стать демократами, плюралистами, защитниками “буржуазных свобод” или окружающей среды, христианами и даже защитниками ислама…
“Маркс всегда сам советовал, - простодушно сообщает Меринг, - примыкать к крайне левому крылу уже существующего движения для того, чтобы толкать его вперед”
Этот совет Маркса требует перевода. Практически без вариантов «толкать вперед» означает раскачивать влево. Результат может выйти двояким. Либо все движение опрокидывается на левый бок, либо откалывается левый кусок. Маркса и его последователей устраивает любой из этих двух исходов.
Примеров можно найти немало уже даже в наши дни. Вряд ли можно сомневаться относительно причин, почему после краха коммунизма в Европе иные международные общественные организации явно полевели. Например, Эмнисти Интернешнэл и Врачи без Границ. Бывший лидер организации Гринпис так и писал недавно в Уолл-Стрит Джорнал, что туда, после обвала СССР и перемен в Восточной Европе, устремились бывшие коммунисты и фактически прибрали эту организацию к рукам.
Как и предшественникам их, современным марксистам – до Алинского и Обамы - мало интересны теоретические изыски Карла Маркса. «Капитал» они не смогли бы прочесть, даже если бы и захотели. В лучшем случае, кому-то из них по силам «Манифест», а большинство питается устной традицией, то есть двумя-тремя пропагандными штампами. Ошибки и несуразности Маркса волнуют их еще меньше. И совсем не имеет значения, как они себя называют. Зато они твердо усвоили главную идею марксизма.
Что главное в марксизме? - ВЛАСТЬ!
Почему был востребован Маркс?
Почему вектор общественного сознания в Европе изменился так разительно после XVIII века? Последующее не претендует на исчерпывающий ответ, но другого у меня нет.
Фактор 1. Небывалый рост материального уровня и качества жизни за сто лет в результате развития капитализма. Этим, в основном, можно объяснить гигантский скачок в численности населения Европы. По данным Вернера Зомбарта, с VI по XVIII столетия – то есть, за всю предшествующую историю Европы – ее население никогда не превышало 180 миллионов человек, тогда как с 1800 по 1914 гг. оно достигло 460 млн. чел.
Этот рост населения сопровождался также небывалыми демографическими сдвигами. Доля старинной аристократии неуклонно сокращалась (и сама аристократия вырождалась). Доля рабочего класса росла, но не в такой мере, как росло население. Главным образом за счет роста средних классов произошел общий рост населения Европы.
Происходили значительные социально политические изменения. Росла степень демократизации общества и политики. Исчезли сословия, касты, социальные барьеры, гражданские привилегии. На арену политической, общественной и культурной жизни вышел средний класс.
Фактор 2. Итогом описанных революционных изменений в Европе стало то, что Ортега-и-Гассет охарактеризовал как восстание масс. Что это такое – новый массовый человек?
«Человек, который намерен сегодня возглавлять европейскую жизнь, - писал Ортега-и-Гассет, - мало похож на тех, кто двигал XIX век, но именно XIX веком он рожден и вскормлен»[5]/
Философ выделяет особенности психологии нового человека массы.
(1) Ощущение растущей доступности материальных благ, и отсюда – чувство надежности жизни и собственной независимости. «То, что прежде считалось удачей и рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют».
(2) Беспрепятственный рост жизненных запросов и, следовательно, безудержная экспансия собственной натуры.
(3) Врожденная неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь.
«Избалованные массы достаточно малокультурны, чтобы всю эту материальную и социальную слаженность, безвозмездную, как воздух, считать естественной, поскольку она, похоже, была всегда... Не видя в благах цивилизации ни изощренного замысла, ни искусного воплощения, для сохранности которого нужны огромные и бережные усилия, средний человек и для себя не видит иной обязанности, как убежденно домогаться этих благ – единственно по праву рождения».
Нет сомнения, что, указанное отношение к цивилизации была присуще самому Карлу Марксу. В целом же, Ортега описал психологию читательской аудитории «Капитала». Настоящие рабочие всегда составляли ничтожную часть актива «рабочих партий». Тогдашний тип социалиста представлял собой именно и прежде всего тип массового человека из средних классов, о котором писал философ.
Капитализм таки породил себе могильщика.
«Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, может быть, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым». Прежде чернь всегда знала свое место, усваивая идеи, верования, обычаи, «но не присваивала себе умозрительных суждений, например, о политике или искусстве, и не определяла, что они такое и чем должны стать... Сегодня, напротив, у среднего человека самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во вселенной. Поэтому он разучился слушать... Нет никакого смысла выслушивать и, напротив, куда естественнее судить, решать, изрекать приговор...»
Самая подходящая почва для марксизма.
«Но разве это не достижение? Разве не величайший прогресс то, что массы обзавелись идеями, то есть культурой? Никоим образом. Потому что идеи массового человека таковыми не являются и культурой он не обзавелся... Культуры нет, если нет устоев, на которые можно опереться... Культуры нет, если к любым взглядам нет уважения, на которое можно рассчитывать в полемике... Культуры нет, если эстетические споры не ставят целью оправдать искусство. Если всего этого нет, то нет и культуры, а есть в самом прямом и точном смысле слова варварство».
Буржуазной цивилизации было не жалко. Во имя чего?
Фактор 3. Обратим внимание на одну составляющую марксизма – на обещание полнейшего и всеобщего благолепия при коммунизме. Это не было новостью, об идеальном обществе всеобщего счастья и справедливости писали многие. Есть большая библиотека утопической литературы. Но в XIX веке утопия была поставлена на повестку дня как цель общественного действия. Множество людей сочли эту цель достижимой через усилие и волю. Почему?
Я не могу предложить иного подхода, как только прибегнуть к Юнговскому понятию архетипов коллективного бессознательного. Те, кто отрицает реальность коллективного бессознательного, могут дальше не читать.
Коллективное бессознательное народов Европы (наверное, не только Европы) хранило и хранит архетипы, связанные со служением высшим силам – с религией. Сам Юнг считал, что кровавые эксцессы Французской революции явились следствием упразднения религии в революционной Франции. Религию упразднили, но архетипы никуда не делись.
Уже банальностью является уподобление «будущего коммунистического общества» мечте о «царстве Божьем на земле». Не вижу причин тому, чтобы не связать эту мечту с массовым отходом людей от традиционной исторической религии. Утопия явилась суррогатом религии.
Утопия похитила и утилизовала бесхозные архетипы. Поэтому так много идеалистов было среди социалистов и революционеров. А беспринципные проходимцы, рвущиеся к власти, утилизовали искренний порыв идеалистов.
***
Как видим, все катилось в одну сторону. Не будь марксизма, было бы что-нибудь другое. Марксизм, однако, явился наиболее изощренным, хитро замаскированным под науку призывом к разрушению европейской либерально-демократической цивилизации.
Приложение
Первоначальное накопление по Марксу
Вернемся в первый том «Капитала» и обратимся к последней (фактически), XXIV, главе, которую Маркс назвал «Так называемое первоначальное накопление». Эпитет «так называемое» очевидно выражает иронию автора (дескать, все было не так, как вы себе представляете). Как увидим вскоре, ирония, здесь еще более уместна, чем полагал автор, ибо – действительно - все было не так, как он нам представил.
Согласно теории Маркса, как нам известно, капитал образуется в результате того, что собственник средств производства присваивает неоплаченный труд рабочих. Для этого должны быть в наличии: (а) средства производства, (б) их собственник и (в) неимущие пролетарии, которые нанимаются работать на него. Но как возникла такая ситуация? Откуда взялись на исторической сцене три перечисленные составляющие «капиталистического способа производства» - ведь не всегда же они существовали? Ведь когда-то был «феодальный способ производства». Каким образом картина столь радикально изменилась?
Уже у Адама Смита мы встречаем термин первоначальное накопление. Смит говорит о том, что издревле предприимчивые и благоразумные люди старались сберегать часть продукта своего труда. Постепенно накапливая запасы, они рано или поздно получали возможность использовать их как капитал. Вот эту картину и высмеивает Маркс. «Как известно, - пишет он, - в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, - одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия... В действительности методы первоначального накопления – это все, что угодно, только не идиллия». Свою неидиллическую картину он рисует на примере истории Англии, где все это, его словами, «совершается в классической форме».
В противовес картине эволюционного процесса долгого и постепенного формирования классов предпринимателей и наемных рабочих, Маркс рисует рождение капитализма как катастрофический общественный переворот, осуществленный насильственными мерами. Этот переворот, по Марксу, произошел в течение примерно двух-трех столетий, от конца XV и до второй половины XVIII вв. Он сопровождался крутой ломкой общественных отношений. То есть, радикальным перераспределением собственности путем хищнического присвоения ее имущим классом и насильственной пролетаризацией огромных масс сельского населения. Рождение капитализма носило, по Марксу, взрывной характер. То ничего не было, и вдруг, за какие-то двести с хвостиком лет – возник капитализм!
Идиллия???... У колыбели капитализма стояло насилие сильных над слабыми! «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым, - излагает Маркс в своем ярком стиле свое же изобретение. – Само насилие есть экономическая потенция».
Три главные вехи этого взрывного переворота: (1) роспуск феодальных дружин в конце XV – начале XVI вв., (2) реформация в Англии в XVI в. и – (3) массовое обезземеливание крестьян.
В случае (1) «масса поставленных вне закона пролетариев была выброшена на рынок труда». Измерялось эта масса сотнями, тысячами или миллионами – Маркс не сообщает. Скорее всего, не знает. Кто их считал в свое время? Но можно прикинуть порядок величины. В Англии было тогда 50 или 60 титулованных магнатов (они же – феодалы). Допустим, средняя численность одной вооруженной дружины составляла 50 чел., тогда общее число дружинников составит не больше 3 тыс. чел. Очень грубая оценка, но мы хотим лишь представить порядок величины.
Нужно учесть, что не дружина составляла армию феодала, а его вассалы – мелкопоместное дворянство и крестьяне. Дружина же была его личной гвардией, которую он должен был содержать и еще одаривать. А ему самому постоянно не хватало денег. Так что дружина не могла быть численно большой, и 50 человек – цифра, скорее всего, завышенная и вероятно даже сильно завышенная. Это были профессиональные воины, и они обходились недешево. Более реальной была бы цифра человек 15-20, но примем, однако, 50.
По позднейшим оценкам, население Англии в начале XVI в. составляло не менее 4 млн. чел. Так что «масса пролетариев», как называет это Маркс, составила меньше 0,1 процента тогдашнего населения. Понятно, почему никто из авторитетных исследователей экономической истории Англии, например, Торольд Роджерс[6] не упоминает роспуск феодальных дружин как фактор рынка труда своего времени?
Никак нельзя исключать еще такого оборота событий, когда феодал, чтобы сохранить для себя опытных офицеров на всякий случай, после роспуска дружины посадил бы их на землю. То есть, сделал бы их своими вассалами, так сказать, на хозрасчете. Численно оценить такой вариант трудоустройства, однако, не представляется возможным.
Вторая веха, по Марксу, - реформация. Здесь он упоминает «колоссальное расхищение церковных имений». Это было. Примерно пятая часть земель Англии перешла из церковной собственности к новому дворянству Тюдоров. Из него вышло большинство богатых фамилий и потомственных пэров Англии последующих веков. Но мы ведь знаем, что богатство еще не есть капитал. Зато «уничтожение монастырей и т.д. превратило в пролетариат их обитателей».
Буржуа еще нет, а пролетарии уже явились. Какими бы богатствами ни владели монастыри, общее число «их обитателей», то есть монахов, в такой маленькой стране могло измеряться только тысячами, не миллионами. Те же десятые доли процента от всего населения. Среди них было большое число доминиканцев и членов других орденов, а это вам не просто послушники. Несомненно, какая-то часть монахов предпочла скорее удалиться в католические страны – Испанию, Италию, чем стать безработными пролетариями на родине.
Другое дело – крестьяне на монастырских землях.
Они просто обрели другого землевладельца. Какова их судьба? Тут мы подошли к самому серьезному моменту переворота. Это – обезземеливание крестьянства, создавшее массу неимущего населения, у которого ничего не осталось, кроме рабочих рук.
Это – знаменитые огораживания.
Землевладельцы выгоняли крестьян со своей земли, огораживали ее и превращали в пастбище для овец. Вследствие повышения в Европе спроса на шерсть в XVI в. и далее, стало более выгодным отдавать земли под овцеводство, чем под пашню. Все больше и больше крестьян теряло возможность жить на земле и возделывать ее. Они теряли свои дома, которые тут же сносились, свою занятость, средства к существованию. Они становились нищими бродягами, которые наводнили страну настолько, что правительство стало издавать законы против бродяжничества.
Такую картину рисует Маркс и подытоживает: «Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуждение государственных земель, расхищение общинной собственности, осуществляемое по-узурпаторски и с беспощадным терроризмом, превращение феодальной собственности и собственности кланов в современную частную собственность – таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления».
Бродяжничество и борьба с ним
Такое количество людей, вырванных из привычной среды, не могло найти себе новое трудовое применение. «Они массами превращались в нищих, разбойников, бродяг, - пишет Маркс, - частью по склонности, в большинстве же случаев под давлением обстоятельств. Поэтому в конце XV в. и в течение всего XVI в. во всех странах Западной Европы издаются кровавые законы против бродяжничества. Отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их превратили в бродяг и пауперов».
«Кровавое законодательство против экспроприированных» - так назвал Маркс этот раздел XXIV главы. Эх, как хорошо ему писалось теперь, когда покончено было с наукой...
«В Англии это законодательство началось при Генрихе VII» - начинает Маркс. Это - закон от 1495 г. Смотрим текст закона. Что за странность? Первым делом там идет ссылка на подобный закон от 1383 г.
Не в том странность, что Маркс перенес начало «кровавого законодательства против экспроприированных» на сто лет вперед - конец XV вместо XIV в. (такие вещи как раз в его стиле). А в том странность, что тогда еще не было тех огораживаний, которые как бы стали причиной массового бродяжничества. И феодальным дружинам еще предстояло быть распущенными лет через сто. И реформацией еще не пахло. Откуда бродяги? Где экспроприированные пролетарии? Не из-за таких ли неудобных вопросов автор умолчал о законе XIV в.? Скоро ответ будет найден....
Дальше Маркс рассказывает (своими словами) о подобных же законах 1530, 1547, 1572, 1576, 1597 гг. и др. Знакомство с текстами упомянутых статусов позволяет утверждать, что Маркс выбрал из них лишь то, что годилось для его целей, и умолчал о том, что для его целей не подходило. Вот несколько примеров.
Умолчав о законе 1383 г., Маркс лишь упомянул закон 1495 г., ничего про него не рассказав. А там сказано, что цель этого закона – смягчить тот, предыдущий, по которому бродяг и нищих просто бросали в тюрьму на долгое время. Теперь их надлежало брать в колодки на 3 суток, держа на хлебе и воде (часто ли они могли добыть попрошайничеством чего-то большего? а тут – гарантированный ежедневный паек!). Затем их следовало выслать из города. При повторном задержании в том же городе – колодки на 6 суток.
Из закона Елизаветы I от 1572 г. Маркс выбирает лишь наиболее тяжкие наказания – порку, клеймение, вплоть до смертной казни «при третьем рецидиве». И добавляет, что в других законах все аналогично. А в сноске дает статистику казней, клеймений, поОрок – за некоторые годы по некоторым графствам.
Тем самым создается впечатление, что репрессировали только пролетариев, обездоленных власть имущими. Сгоняли людей с земли, лишали жилья и средств к существованию, да еще и наказывали за бездомность и отсутствие работы. Какие же злодеи! И не было в Англии тогда преступности - ни уголовной, ни государственной (шпионаж, измена присяге, действия в пользу претендентов на престол...)?
В том же законе можно найти (не упомянутые Марксом) подробные правила для определения лиц, подпадающих под его действие. Очень рекомендую ознакомиться.[7] Указаны такие категории: занимающиеся «хитрой и ловкой и беззаконной азартной игрой»; обманщики под видом хиромантов и физиогномистов; лица «здоровые и крепкие телом, которые не могут объяснить, каким законным путем они добывают себе пропитание»; «жонглеры, разносчики, паяльщики и мелкие торговцы, бродящие и промышляющие без надлежащего разрешения»; «здоровые телом и отказывающиеся работать за ту разумную плату, какая установлена и обычно дается в тех местах, где таким лицам приходится жить»; студенты Оксфорда и Кембриджа, побирающиеся без разрешения университетских властей; «все матросы, лживо заявляющие, что потерпели кораблекрушение» и еще ряд категорий, которые все «должны быть почитаемы за бродяг и упорных нищих, предусмотренных настоящим актом».
Одна только категория, как раз нами ожидаемая, - отсутствует. С такой примерно формулировкой: «здоровые и крепкие телом, заявляющие, что были согнаны с земли в результате ее огораживания». Ничего похожего нет во всем этом перечне. Вот сколько непостижимых странностей обнаруживается в рисуемой Марксом картине. Увы, это еще не все.
Кроме наказаний злостных бродяг, кровавый закон предписывает заботу о бедных, престарелых и немощных. Таковых надлежит взять на учет в каждом округе и «предоставить им всем жилище и убежище», для чего обложить налогом всех жителей каждой местности, а за уклонение от такого налога - штраф в 10 шиллингов. Это - половина фунта, серьезные деньги по тем временам (Роджерс сообщает, что зарплата городского рабочего в эти годы составляла, в среднем, чуть больше 4 шилл. в неделю).
В законе от 1576 г. говорится: «Чтобы молодежь приучалась и воспитывалась в труде и работе и не вырастала подобно ленивым бродягам и чтобы те, которые уже выросли в лени и, таким образом, являются бродягами в настоящее время, не могли оправдываться тем, что не могут найти службу или работу,... и чтобы другие бедные и нуждающиеся люди, желающие работать, могли быть поставлены на работу, приказывается и узаконяется...» - знаете что? В каждом городе и городке, а также во всех рыночных поселениях «оборудовать склад шерсти, пакли, льна, железа или иного материала» на средства от налога на жителей данной местности. Всем бедным и безработным выдавать с этих складов сырье для переработки. Продукт сдается управителю склада, который оплачивает труд «согласно качеству их работы». Трудоспособных, кто откажется работать или станет портить материал, - в тюрьму. К-р-р-р-ова-а-а-вое же законодательство, однако...
Как можно догадаться, про все эти вещи Маркс не рассказывает, упоминая только наказания для злостных бродяг. Он пишет, что на 43-м году царствования Елизаветы (а это 1600 г.) «правительство вынуждено было, наконец, официально признать пауперизм, введя налог в пользу бедных». Очередная неправда. Меры заботы о бедных были предписаны уже в законе 1536 г. Вторая ложь: не просто налог, как мы уже знаем, а меры по трудоустройству.
Здесь нет возможности дать автору преимущество сомнения. Тексты законов говорят сами за себя. В том, что букву и дух законодательства Маркс исказил злонамеренно, никаких сомнений не остается. Но законы это ведь не все. Есть еще реальная история – как там дела у нас?
Короче говоря, было бродяжничество и связанная с ним преступность. Была борьба государства против бродяжничества, включая жестокие меры к злостным бродягам. Но была также забота государства о безработных и нетрудоспособных. И добровольно-принудительное воспитание трудолюбия среди части населения, развращенной бездельем и бродяжничеством. И все это, заметим, в XV-XVI вв., то есть, во времена Ивана Грозного на Руси, а во Франции - Людовика XIII, кардинала Ришелье и д’Артаньяна.
XVI - XVII вв. – время всеобщих жалоб на страшное развитие нищенства и бродяжничества по всей Западной Европе. Голландия «кишит нищими».[8] В немецких епископствах насчитывали 260 нищих на тысячу жителей. В Пруссии в XVII – XVIII вв. было выпущено свыше 100 указов против бродяжничества. В Париже число голодных и нищих составляло до четверти населения, однажды там даже возникла «республика нищих». И весь этот пауперизм, столь широкомасштабный, имел место, говорят позднейшие ученые, в условиях острой нехватки рабочей силы. Нечего и говорить, что все это не было следствием развития капитализма – по причине отсутствия такового. Не отмечается в континентальных странах Европы и массового – катастрофического - обезземеливания крестьян.
И то сказать, мало ли было причин для обнищания людей? По И.Кулишеру, все эти пауперы были, в основном: погорельцы; жертвы наводнений; раненые в войнах; бывшие солдаты и матросы; слепые и увечные; разорившиеся ремесленники и трактирщики; бродячие студенты; потерявшие должность священники или учителя; не допущенные в цех подмастерья и т.д., и т.п.
Можно по достоинству оценить историческое первенство Англии в заботе о бедных, безработных и нетрудоспособных, постепенное создание зачатков системы социального обеспечения. Маркс охаивает все чохом («кровавое законодательство).
А все же - где эти массы согнанных с земли крестьян? Куда они все подевались? Не они ли, как говорит Маркс, составили основную массу бедных, нищих и бродяг?
Огораживания
В предисловии к своей книге «Английская деревня в эпоху Тюдоров» (1903) А.Савин, авторитетный русский историк-англовед, пишет, как он однажды собрался изучить историю обезземеливания крестьян в Англии. Приступив к работе в Британском музее, он познакомился там с молодым историком - американцем по имени E.F.Gay. Гэй специально изучал документы по огораживаниям и собирался написать об этом книгу. Вскоре Гэй опубликовал результаты своих исследований в научном сборнике Quarterly Review. В 1908 г. в России вышла книга И.Граната «К вопросу об обезземеливании крестьян в Англии», где использованы результаты исследования Гэя.
Коротко, вот что нашел Гэй. Было две крупных волны огораживаний пахотных земель ради превращения их в пастбища для овец: в 1485-1517 гг. и в 1588-1607 гг. По обоим «волнам» было много жалоб, и парламент создавал комиссии для изучения последствий. Эти комиссии нашли, что в первый из двух указанных периодов было изгнано с земли 7 тысяч крестьян, во второй период – 2,2 тыс. крестьян. Практически, это все.
Конечно, для жертв огораживаний это была большая беда. Но общая их численность (менее 10 тыс. чел.) не дает возможности поддержать утверждения Маркса о «массовом обезземеливании», породившем «массы пролетариев» и послужившем главной причиной массового нищенства и роста преступности в Англии в указанный период. По всему видно, что Маркс, дни и ночи просиживающий в Британском музее, не увидел того, что нашел Гэй. Ибо реальное положение дел с сельским хозяйством Англии на исходе средневековья было совсем иным.
Почему было невозможно массовое обезземеливание крестьян в Англии
Издавна в стране сложились две системы землепользования: хлебопашество и овцеводство. Первая была характерна для местностей, расположенных достаточно близко к морскому побережью (особенно, юг и восток страны). Можно было перевозить морем большие объемы зерна. Во внутренних графствах, удаленных от моря, где полагаться можно было только на гужевой транспорт (лошадиная упряжка) преобладало овцеводство, главным продуктом которого была знаменитая английская шерсть.
По общему правилу (и вопреки Марксу) крестьяне землей никогда не владели. Не было у них ни личной собственности на землю, ни общинной. Поэтому не могло быть «расхищения общинной собственности» (да еще «по-узурпаторски и с беспощадным терроризмом»!). Вся земля принадлежала дворянам – лендлордам, а крестьяне ее возделывали. Территория, принадлежащая лендлорду, называлась мэнор.
Крепостное право в Англии постепенно исчезло само собой не позднее XIII - XIV вв. Просто лендлорды нашли, что отдавать землю в аренду крестьянам за твердую денежную плату - выгоднее, чем барщина и оброк. Выиграли обе стороны. Лендлорд – потому что его доход от земли не зависел от урожая, погоды и других случайностей. Крестьянин – потому что мог вкладывать деньги в землю, улучшая ее, повышая ее отдачу, но рост урожайности не вел к росту арендной платы, зафиксированной договором. По тем же причинам обеим сторонам также выгодна была долгосрочная аренда (обычно на 20 лет), хотя это имело место не везде и не всегда.
Так сложился класс крепких крестьян - иоменов. Как правило, они были зажиточны и нередко привлекали к работе наемных рабочих (батраков, по-нашему), не располагавших земельным наделом. Иомены пользовались правом голоса при выборах в парламент страны и потому были весьма уважаемым сословием.
Отличительной особенностью землепользования была чересполосица – чередование полос по 1 или 0,5 акра. Это компенсировало разницу в плодородии разных участков земли – все были в одинаковых условиях. Общий же надел иомена составлял от 30 до 50 акров.
Вся пахотная земля мэнора составляла «открытое поле» (open fields). Она обрабатывалась одновременно и сообща всеми держателями полос - от вспашки и до уборки урожая, от которого каждый получал долю в пропорции к его наделу. После уборки урожая открытое поле становилось общим пастбищем.
Кроме открытого поля, то есть, возделываемой земли, в мэноре обычно были еще «общие земли» (common lands) - луга, пустоши, болота, торфяники, перелески. Здесь можно было, по договоренности с лендлордом, промышлять (собирать хворост, рубить дрова, охотиться и т.п.). На этих землях селились пришлые малоземельные крестьяне – коттеры, с наделом от 0,5 до 4 акров. Они строили себе хижины – коттеджи и пользовались ограниченными правами выпаса скота на «общих землях», а также сбора топлива, лесных порубок и пр. Из них набирались наемные работники на землях иоменов. Права их были, скорее, следствием терпимости и обычая, чем закона. И отсюда – многие последствия, ибо коттеров редко касались законы, защищавшие права крестьян.
Важнейшим из таких законов был введенный в 1498 г. (на 14 году царствования Генриха VII). Он дал крестьянам право возбуждать «Иск об изгнании». Арендатор получал не только возмещение убытков вследствие произвольного изгнания с земли, но также утраченное право на землю. «Этот род иска считался даже настолько эффективным, - свидетельствует Адам Смит, - что в новой практике, когда собственнику приходилось обращаться в суд по вопросу о владении своей землей, он редко прибегал к процедурам, установленным для собственников земли, а действовал от имени своего арендатора, путем иска об изгнании. Таким образом, в Англии прочность владения арендатора такая же, как и собственника земли» («Богатство народов», книга III).
Скорее всего, от двух волн огораживаний, выявленных Гэем, пострадали, в основном, коттеры.
Мы видим, что государство стремилось эффективно защищать права арендаторов. Оно и понятно. Во-первых, это была забота о сохранении налоговой способности населения. Во-вторых, обезлюдение приморских территорий (область землепашества) создавало бы угрозу безопасности страны.
Король и дворянство Англии были более дальновидными, чем представлял Маркс, приписывая им один лишь мотив жадного стяжательства, не останавливающегося перед ограблением своего населения. Законы 1498 и 1515 назывались: «Против разрушения деревень». Закон 1533 г. ввел лимит на размер новосозданного стада овец. А законами 1536 и 1552 гг. вводился налог на новые пастбища в размере половины приносимого им дохода. Понятно, обо всем этом мы у Маркса ничего не найдем.
«Генезис капиталистических фермеров»
Так назвал Маркс следующий раздел все той же главы XXIV. Эта тема имеет самое прямое отношение к нашим изысканиям.
«Мы рассмотрели те насилия, при помощи которых были созданы поставленные вне закона пролетарии, тот кровавый режим, который превратил их в наемных рабочих, те грязные высокогосударственные меры, которые, усиливая степень эксплуатации труда, повышали полицейскими способами накопление капитала» - пишет довольный Маркс.
Мы тоже рассмотрели кое-что и теперь можем судить о том, насколько правдива нарисованная Марксом картина. И о честности Маркса-историка тоже.
Цитированное выше резюме предваряет вопрос, который ставит Маркс самому себе. «Спрашивается теперь: откуда же возникли первоначально капиталисты? – вопрошает он. - Ведь экспроприация сельского населения создает непосредственно лишь крупных земельных собственников».
Тут у него опять не вяжется. Так как крестьяне никогда не владели землей, которую обрабатывали, слово «экспроприация» (лишение собственности) к ним не подходит. Англия всегда была страной лендлордов. Крупные они были или не крупные, никакая «экспроприация сельского населения» (даже если бы обезземеливание крестьян имело место в истории) не изменила бы распределения земли между ними. К генезису фермеров система прав собственности на землю прямого отношения не имела.
Всякий может взять I том «Капитала», прочитать две странички, отведенные данному вопросу и убедиться, что Маркс пишет там об обогащении фермеров (тот же джентльменский набор: эксплуатация, насилие и пр.), но не о генезисе. Откуда же, как и когда появились в Англии фермеры современного типа? Маркс не дает ответа. Мы его найдем сами.
Ответ: в результате огораживаний.
Но мы ведь только что... ах, да-да... Кажется, у нас тоже что-то не вяжется... И знаете, почему не вяжется? Потому что англичане говорили «огораживания» (enclosures), а имели в виду два разных явления. Они же не думали о возможных спекуляциях на понятии «огораживания».
Были две разные вещи. Огораживание открытого поля (превращение пашни в пастбище) – это одно. И разгораживание открытого поля на индивидуальные участки (сохраняя использование его под пашню). Это другое. Это – передел земли с ликвидацией чересполосицы.
Указанный процесс второго рода явно обозначился где-то в XVII в. и принял массовый характер в XVIII в. Арендаторы в этом случае, естественно, оставались на земле. Больше того, они чаще всего и выступали с инициативой.
Дело в том, что с 30-х гг. XVIII века в Англии стали распространяться методы интенсивного хозяйства (глубокая вспашка, травопольный севооборот, культивирование свеклы и турнепса, которые позволяли заготавливать на зиму корм для скота, а это устраняло необходимость зимнего его забоя, и др.). Применению таких методов препятствовала чересполосица.
Если в данном мэноре все арендаторы были согласны с предложенной схемой передела земли, все подписывали совместный протокол и – вперед. Если не все были согласны с предложенной схемой, в Парламент подавалась петиция. Там ее рассматривали и принимали билль. Только за десятилетие 1761-1770 гг. было принято более 400 «биллей об огораживаниях» (читай: о разгораживаниях).
Обычная формулировка: «разверстать и разгородить». Понятно, что ключевым моментом здесь было разверстание, то есть передел. Новообразованные наделы разделялись оградами (возможно, чтобы исключить в будущем споры о меже).
Маркс называет это: «декреты, при помощи которых лендлорды сами себе подарили народную землю на правах частной собственности, - декреты, экспроприирующие народ». Поскольку эта земля и без того принадлежала лендлордам, и «народ» благополучно оставался на ней после передела, к исторической правде определение Маркса отношения не имеет.
Так появился в Англии класс капиталистических фермеров. На своем участке каждый хозяйствовал, как умел. Более хваткие и умелые богатели, менее удачливые беднели, кто-то разорялся и подавался в город искать работу по найму.
Вся эта волна разверстания с разгораживанием пахотных земель подана Марксом как огораживания с обращением пашни в пастбище. Ввиду массового характера разверстания земель с ликвидацией чересполосицы в XVIII в., сама собой получалась картина «массового обезземеливания крестьянства», которое на самом деле благополучно пахало и засевало свою землю.
«Приблизительно к 1750 г. исчезают иомены, - пишет Маркс, - а в последние десятилетия XVIII столетия исчезают всякие следы общинной собственности земледельцев». Звучит как похоронный звон.
По ком звонит колокол, однако? Всего лишь по примитивному сельскому хозяйству с чересполосицей. Иомены исчезли, но превратились они не в бродяг-пролетариев, а в капиталистических фермеров. «Общинной собственности земледельцев», как мы уже знаем, просто никогда не существовало. Про систему землевладения в Англии Маркс не знал даже того, что писал об этом Адам Смит. Или делал вид, что не знал.
Два последующих раздела той же главы «Капитала» посвящены вопросам о появлении рынка труда для промышленного капитала и о «генезисе промышленного капиталиста». Коротко: первое основано на обезземеливании крестьян, второе – всевозможный грабеж и нещадная эксплуатация всего на свете – от колоний до детского труда. Разумеется, вся эта картина весьма и весьма стилизована. Говоря прямо, Маркс переврал и извратил целый исторический период. Ему поверили даже английские историки. Не спрашивайте меня, почему.
Итоги
Итак, что сделал Маркс?
1) Найдя в литературе многочисленные сетования на огораживания в XVI -XVII вв., он не стал копать глубже и решил, что имело место массовое обезземеливание крестьянства.
2) Представил изгнание арендаторов с земли лендлорда как «экспроприацию» - отнятие собственности - то есть, грабеж.
3) Представил передел земли с ликвидацией чересполосицы в XVIII в. (разгораживания) как продолжение процесса обращения пахот в пастбища с изгнанием крестьян.
4) В лице бродяг и прочих бомжей нашел якобы основную массу изгнанных с земли крестьян.
5) Нашел оправдание уголовным преступлениям, связав их с «экспроприацией» крестьянства. И сегодня еще среди соответствующей публики принято объяснять преступность плохим социальным порядком.
6) Однобоко представил законы против бродяжничества, умолчав о мерах социального обеспечения. Этим извратил букву, дух и цели указанного законодательства. Таким образом получилось «кровавое законодательство против экспроприированных» и «беспощадный терроризм». Выражения, где каждое слово – ложь и гадкая пропаганда.
7) Исказил социально-экономическую историю Англии XIV-XVIII столетий в наиболее существенных чертах. Нарисовал процесс первоначального накопления капитала как череду всевозможных насилий, расхищения общественного добра и ограбления населения.
8) На указанных спекуляциях построил:
- свой образ капиталистического строя как режима насилия сильных над слабыми и ограбления бедных богатыми;
- свой моральный пафос в защиту, так сказать, униженных и оскорбленных пролетариев;
- обоснование права «пролетариата» на насилие с целью отнять у богатых их имущество и ликвидировать институт частной собственности.
По сути дела, вся XXIV глава в целом есть подрывная пропаганда. Сперва - скрытая под видом научно-историко-экономического исследования, а в конце уже неприкрытая и вполне откровенная (курсив мой – ЕМ):
«Эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала. Она включает в себя целый ряд насильственных методов, из которых мы рассмотрели выше лишь эпохальные методы, как методы первоначального накопления. Экспроприация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей».
Затем:
«Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».
«...Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов».
И к сему - сноска с революционной цитатой из «Манифеста Коммунистической партии». Занавес.
Следствия
Пропагандистский успех первого тома «Капитала» был несомненным, последствия этого для Европы и России – известны. Однако, влияние зловредной XXIV главы этой книги сказалось даже уже в посткоммунистической России.
Идея о том, что первоначальное накопление капитала возможно лишь путем насилия и грабежа, претворилась в понятие дикого капитализма как неизбежной стадии начального этапа формирования общества свободного предпринимательства. Выражение «дикий капитализм» ввел, между прочим, кто-то из «демократов», оно было подхвачено другими и послужило как бы объяснением, а потому – как бы историческим оправданием, - всему, что последовало за крахом коммунизма.
И что же последовало? Все по Марксу!
Расхищение общенародной собственности с обращением ее в частную собственность отдельных лиц. Экспроприация народной массы. Ограбление населения, лишенного государственной защиты. Инициатива и активное участие государства во всех этих мерзостях.
Как кажется, в Новой Истории известен только один случай «дикого капитализма» - это период освоения Дикого Запада в Америке. Вот там – да. Ни законов, ни власти, право сильного, хватай все, что можешь.
Так что, не история Англии повторилась в России. Здесь повторился Дикий Запад Америки. С одним существенным отличием. Не было необходимости в первоначальном накоплении, так как в стране был уже накоплен громадный объем капитала и товарных запасов (включая невообразимые запасы оружия). Накоплен трудом всего населения, основная масса которого трудилась за мизерное вознаграждение. Потому можно сказать, что во всем достоянии общества в значительной степени воплотился неоплаченный труд нескольких поколений населения. Прямо по Марксу.
Приватизация общественной собственности – как она была проведена - явилась ее расхищением. Массы населения – номинально, совладельцы всего государственного достояния – были беспощадно экспроприированы. И одновременно, еще раз ограблены ужасающей инфляцией и обесценением собственных денежных сбережений.
Произошло также расхищение накопленных запасов. Началось и продолжается расхищение природных ресурсов. Социальное обеспечение минимально, бесплатная медицинская помощь – фиктивна. Обезлюдение деревни – реальный факт. И при всем, при том – ни правосудия, ни правопорядка.
Все, что придумал Маркс для истории Англии XV - XVIII вв., произошло в России конца XX - начала XXI вв. И еще много больше произошло и происходит, и гораздо худшего, ибо сопровождалось и продолжает сопровождаться расточением человеческого капитала и такого масштаба демографической катастрофой, какие бывали раньше только во время больших вражеских нашествий.
Немыслимо. Уже после того, как рухнуло знамя Карла Маркса, его смертоносное учение продолжало воплощаться в жизнь.
Примечания

[1] Этот текст написан заново для данной публикации.
[2] Строго говоря, это не совсем так, потому что нередко на оборонных предприятиях существовали «цеха ширпотреба». Общей схемы рассуждения и общих выводов, однако, это обстоятельство не меняет ввиду ничтожной доли, которую составляла продукция таких цехов в общем объеме ВПК.
[3] Какая-то из этих трех частей иногда может быть равна нулю.
[4] Р. Дж. Коллингвуд. «Идея истории. Автобиография». «Наука». М, 1980. Заключающая книгу статья М. А. Кисселя сообщает интересные вещи: «За тридцать с лишним лет, протекших с момента первой публикации, «Идея истории» приобрела репутацию классического труда в современной немарксистской философии истории. В неутихающих философско-методологических дискуссиях по проблемам исторического знания постоянно фигурируют взгляды Коллингвуда...». Оказывается, можно писать книги об историческом знании, не обладая историческим знанием! Обвинять Коллингвуда в полном историческом невежестве у меня нет оснований. Уверен, что он знал досконально всю историю – кроме истории Англии, конечно.


Из книги «Тайна стоимости Карла Маркса»
Вниманию читателя предлагаются две главы из рукописи тома 1, «Великий Революционер. Некоторые намеки на прошлые события и отсылки типа «как мы уже знаем», возможно, будут не совсем ясны читателю, но сейчас это не столь важно. Целью настоящей публикации является показать, как написана книга, о чем она, и каков метод автора. После этого будем решать все вместе, публиковать ли все целиком (23 главы, не считая Пролога и эпилога). Все выделения в цитатах принадлежат их авторам, кроме особо оговоренных случаев.
Глава 14
На войне как на войне
Мы не можем ждать милостей от Природы. Взять их у нее – наша задача.
Будто бы И.В. Мичурин.
Доводилось ли нашему уважаемому читателю наблюдать превращение яйца насекомого в гусеницу?
Молчание по поводу моей книги тревожит меня. Я не получаю никаких сведений. Немцы – удивительные люди. Поистине их заслуги в качестве прислужников англичан, французов и даже итальянцев в данной области дают им право игнорировать мою книгу…
Где мы? Что происходит? Какая книга? Что это за молчание такое опять? Опять?! Вот бедолага…
…Наши люди там не умеют агитировать. Что ж, остается поступать, как поступают русские – ждать. Терпение – вот основа русской дипломатии и успехов. Но наш брат, который живет лишь один раз, может за это время и околеть. (31/316)
Мы опять в Лондоне. На дворе уже 1867 год. Месяц – ноябрь. Книга – «Капитал. Критика политической экономии. Книга первая: Процесс производства капитала». Таково полное название труда, который обычно называют так: первый том «Капитала». Иногда просто говорят: «Капитал», имея в виду именно только первый том.
– А вы читали «Капитал»?
– Да, представьте себе, я читал «Капитал». А вы?
– Конечно, даже изучал… когда-то….
Почти без исключений во всех случаях подразумевается первый том. Впрочем, и тогда даже читал – это не значит, прочитал, и уж вовсе не обязательно – понял.
Итак, исполнен труд, завещанный… И снова мы влезаем с поправками: никем никогда не завещанный; и не исполнен – обещано продолжение… А может, все-таки, исполнен? А может, завещанный? Ну, не от Бога, конечно, ведь Его нет, как хорошо известно…
Опять вопросы, опять загадки, тайны… Не монография о революционере и мыслителе, а роман о привидениях, оборотнях, вампирах… Ладно, шутки в сторону (какие там шутки!). Мы продолжаем свою хронику.
…В тяжелых условиях – в постоянной нужде, хронически больной, но несгибаемый, ухитряясь совмещать свое кабинетное занятие со строительством Интернационала, Карл Маркс наконец создал долгожданную, многотрудную, многострадальную экономическую рукопись, писанию которой, казалось, не будет конца. Госпожа Маркс переписала ее набело (очень неразборчив почерк мужа). Автор лично отвез ее в Гамбург и лично передал в руки издателя Отто Мейснера.
Это было еще в апреле. Теперь уже 2 ноября, уже больше месяца, как книга вышла в свет, а общественность не проявляет никакой реакции. Опять!
Уже второй месяц продается книжонка, книжоночка такая – всего в 50 печатных листов – и никаких отзывов. Что за напасть с этой немецкой публикой!
Кто не знает о том, что «Капитал» (первый том, первый том!..), при появлении своем на свет был встречен заговором молчания буржуазной прессы и буржуазной науки? Нет на свете такого человека. И как только слышим мы зловещие слова эти: ЗАГОВОР МОЛЧАНИЯ!!! – услужливое воображение тотчас же рисует ужасающую картину тайного сговора буржуазных ученых всех школ и университетов, а также магнатов прессы всех оттенков – от черного до желтого (исключая красный – по определению). Злокозненный, подлый, неслыханный заговор против пролетарской партии, сплетенный не иначе, как самим Дапертутто[1].
Сцена из оперетты для ослов.
Было бы ошибкой, однако, полагать, будто этот всемирный заговор – позднейшая выдумка «апологетов и прислужников» марксизма. Не кто иной, как автор «Капитала» писал в предисловии ко второму немецкому изданию I тома (1873 г.):
Ученые и неученые представители германской буржуазии пытались сначала замолчать «Капитал», как им это удалось по отношению к моим более ранним работам. (23/18)
– Но здесь нет выражения «заговор молчания», – возражает нам читатель.
Ну, во-первых, смысл тот же самый. А во-вторых, читайте дальше.
Вообще говоря, мы подозреваем, что и сами марксисты, упоминая при случае о жутком сем «заговоре», едва ли имеют в виду буквальный смысл слова, то есть некий факт реального сговора n лиц, собравшихся ради этого где-нибудь в укромном месте, либо снесшихся между собою по почте. Конечно, ничего подобного никто не предполагает. Стало быть… стало быть, очередной термин марксистского жаргона. Конечно же, термин эзотерический, следовательно, требующий не буквального понимания (которое тоже предусмотрено – чтобы вводить в заблуждение ослов), а раскрытия – в диалектическом и (или) историческом развитии. Мы выбираем последнее.
Как обнаружено путем раскопок, выражение «заговор молчания» впервые употреблено Марксом в предисловии к его «Экономическо-философским рукописям 1844 года». Как известно, этот манускрипт не был опубликован, не был он даже отделан и завершен. И все же в предисловии Маркс пишет о «заговоре молчания». Странно?
Нет, не странно: речь идет о книгах Фейербаха. Покамест еще ничего странного нет. Но слово сказано!
Слово было отчеканено и принято на вооружение.
К примеру, выходит брошюра «К критике политической экономии», содержит она всего лишь две первые главы будущего великого труда. Даже самые приближенные к автору люди разочарованы и не понимают, «к чему все это»[2]. Даже Энгельс жалуется на трудность постижения великого смысла сей работы. Чего же ждать от немецких «вульгарных профессоров»? К тому же внимание общественности более занято скандальной книгой Фогта о Марксе, чем заумной брошюрой Маркса. Неужели непонятно? Нет. Оказывается, отсутствие интереса публики к брошюре Маркса – это «заговор молчания» (не один раз сказано это слово в письмах к Энгельсу и Кугельману).
Как это возможно, чтобы марксистская брошюра могла быть просто малоинтересной для публики или, избави Боже, откровенно плохой книгой? Нет отзывов – значит «заговор молчания», других вариантов быть не может. Ведь ОНИ ВСЕ ТАК НЕНАВИДЯТ НАС! И ведь не забыл же, припомнил об этом в предисловии ко второму изданию «Капитала»…
Иногда доходило до анекдота. Выпускает Энгельс очередную свою стратегическую брошюру об итальянской войне: «Савойя, Ницца и Рейн». Дело происходит весной 1860 г., т.е. приблизительно месяцев через девять после окончания упомянутой войны. Но генерал[3] жаждет грома (предпочтительно – оваций, или, на худой конец, боя). И вот в одном письме из Манчестера Маркс читает:
О своей брошюре я в газетах ничего не нахожу. Заговор молчания опять в полной силе. (30/43)
Проклятая буржуазия! Опять она замалчивает творение пролетарской партии. Мы забыли указать, что брошюра Энгельса вышла анонимно. Забыл об этом, по всей видимости, и обиженный автор. Получается, что буржуазия-то и знать не знала, против кого устраивает свой заговор. О мотивах поведения этих господ и гадать излишне: просто от гнусности своей выбрали они для замалчивания какую-нибудь анонимную брошюру. Плюнули наугад – попали в Энгельса.
Но что же такое значит, все-таки, «заговор молчания»? Вернемся к началу настоящей главы и обратим внимание на даты – это всегда полезно при работе с марксистскими источниками. Цитированное у нас в начале письмо Маркса к Энгельсу датировано 2 ноября. Книга поступила в продажу в середине сентября. Полтора месяца продается огромный том – и никаких отзывов в печати…
Вот как освещен этот момент в современной строго научной монографии проф. Д.А. Рахмана «Великий учитель рабочего класса. Жизнь и учение К. Маркса»:
В сентябре 1867 г. вышел в свет первый том «Капитала» тиражом в одну тысячу экземпляров. Сбылось то, о чем мечтал Маркс долгие годы. Теперь, думал он, начнется новый период – период борьбы за теоретические положения, изложенные в «Капитале», в которых научно доказана неизбежность перехода от капитализма к социализму. Буржуазные профессора политической экономии, наверное, будут защищать свое и попытаются опровергнуть теоретические выводы, изложенные в «Капитале». Начнется, таким образом, борьба против ограниченности и пошлости официальной экономической науки. Борьба была стихией Маркса.
Однако надежды Маркса не оправдались. Кроме рецензии немецкого доцента Е. Дюринга никаких откликов на появление «Капитала» в печати первое время не появилось. Буржуазные экономисты организовали заговор молчания. (Д.А. Рахман. Великий учитель рабочего класса. «Наука». М., 1969, с. 361)
Видимо, на это и жалуется Маркс в том самом письме к Энгельсу от 2 ноября 1867 г.?
Нам кажется, что в свете незначительного срока, прошедшего от выхода книги, горькая жалоба Маркса, если понимать ее в духе Рахмана, демонстрирует такое нетерпение, какое пристало лишь капризному, избалованному дитяте. Как известно, Маркс не был избалован рецензиями на свои научные труды. Тем не менее, на сей раз, как видно, фортуна хохотнула. Проф. Рахман, по марксистскому обычаю, привычно врет. Именно в «первое время», в ближайшие дни, недели, месяцы отзывы немецкой буржуазной прессы посыпались один за другим.
Что-то в Природе соскочило с резьбы…
Всего появилось около десятка анонимных отзывов в различных «буржуазных» – либеральных и прочих – газетах Германии. Все эти рецензии, написанные заведомо с буржуазных позиций, отмечали высокие научные достоинства книги. Две из них вышли прямо в те дни, когда сочинялось цитированное жалобное письмо, – о чем писавший его, сидя в Лондоне, еще не знал.
Трудно было бы подобрать рациональное объяснение подобным чудесам, если бы мы не знали, откуда что взялось. Упомянутые отзывы – все до одного – были изготовлены Энгельсом и Кугельманом.[4] С одобрения и при активном участии центрального персонажа.
Чтобы сломить заговор молчания официальной буржуазной науки вокруг первого тома «Капитала» К. Маркса, Энгельс прибег к «военной хитрости», написав в буржуазные газеты ряд рецензий с критикой «Капитала» как бы с буржуазной точки зрения… (31/571)
– информирует нас Издатель в примечании к странице 293 тома 31 Сочинений и Писем наших основоположников. Открываем указанную страницу и читаем:
Люди Мейснера в Лейпциге, по-видимому, еще долго будут тянуть с распространением книги. Все еще нигде нет объявлений. Как ты думаешь, не напасть ли мне на книгу с буржуазной точки зрения, чтобы двинуть дело? (31/293)
Письмо Энгельса Марксу от 11 сентября 1867 года. Книга еще не поступила в продажу.
Тот факт, что уважаемый Издатель соврал и не покраснел, и другой даже факт, что Маркс в предисловии ко второму изданию первого тома откровенно соврал (мы не знаем, умел ли он краснеть), – оба эти факта тускнеют для нас перед третьим фактом, что милейшего Энгельса застаем мы в тот момент, когда он, кажется готов совершить дурной поступок.
Признаемся, на нас вся эта история произвела большее впечатление, чем места из переписки, цитированные нами до сих пор. Там все было – политика, а политика, что ни говори, дело грязное. Но тут – наука. Если хотите – культура! И те же методы…
Но ведь то же буржуазное общество, с которым идет та же война. И фигуранты – те же. Тот же Маркс, интригующий в Интернационале (да и годы те же). Тот же Энгельс, нетерпеливо ожидающий революции где угодно. Да ведь он еще в апреле того года писал в Ганновер, где Маркс, отвезя рукопись в Гамбург, гостил у Кугельмана:
Я убежден в том, что книга сразу после своего появления произведет большой эффект…
(книги он еще в глаза не видел)
…Но крайне необходимо будет прийти немного на помощь энтузиазму ученого бюргера и чиновника и не пренебрегать небольшими маневрами…
(неожиданна ориентация на подобного читателя для пролетарской книги)
…Это необходимо в противовес литературной банде, о сильной ненависти которой к нам мы имеем вполне достаточно доказательств…
(«ненависть к нам» как мотив экстравагантных поступков – это мы проходили уже не раз)
…И, кроме того, без таких вспомогательных средств толстые, научные книги воздействуют на публику лишь медленно, а с помощью этих средств… – очень «зажигательно». Но на сей раз дело должно быть сделано тем вернее и старательнее, что речь идет также о финансовых результатах. Если оно пойдет, то Мейснер охотно возьмет и собрание сочинений, а это опять обеспечит деньги и затем новый литературный успех… (31/247)
Геноссе Фред, почему бы так прямо и не написать? Зачем все эти «помощь бюргерам», «ненависть к нам» и прочий вздор? Тем более, истинная причина, которая заставляет тебя так спешить, изложена ниже в том же письме:
Через два года кончается мой договор со свиньей Готфридом…[5] Я ничего так страстно не жажду, как избавиться от этой собачьей коммерции, которая совершенно деморализует меня, отнимает все время. Пока я занимаюсь ею, я ни на что не способен… Но если все пойдет так, как намечается, то и это устроится, даже если к тому времени не начнется революция и не положит конец всем финансовым проектам. (31/248)
Связанность «собачьей коммерцией» обусловлена была преимущественно необходимостью содержать дом Маркса, а Энгельс сам мечтал заниматься теорией, писать книги… и мог себе позволить жить на ренту. Приведенный нами крик души больше понятен по-человечески, чем предыдущее лицемерие. Но делать нечего, так они порой изъяснялись даже друг с другом, впрочем, отлично друг друга понимая.
Как мы видели, в сентябре Энгельс приводит иной мотив своего нетерпения: Мейснер (издатель, ожидающий своей прибыли!) тянет с распространением книги. Что за дурацкий народ эти издатели!
Маркс отреагировал немедленно (12 сент. 1867 г., книга еще не вышла…):
Твой план написать на книгу с буржуазной точки зрения – лучшее военное средство. Но я считаю более удобным, чтобы – тотчас же по выходе книги – это было сделано через Зибеля или Риттерсхауса, а не через Мейснера. Даже самых лучших книгоиздателей не следует чересчур посвящать в свои дела. С другой стороны, ты должен написать Кугельману – он уже вернулся – и дать ему несколько указаний о тех положительных сторонах, которые он должен подчеркнуть. В противном случае он наделает глупостей, так как одного энтузиазма тут мало. Разумеется, сам я не могу действовать в данном случае так непринужденно, как ты. (31/294)
О, да nobless oblige … О вовлечении Кугельмана, с которым Энгельс еще и знаком не был лично, говорится, как о решенном деле. Мавр сразу расширяет масштаб операции. «Борьба была стихией Маркса».
Из ситуации с первым выпуском «К критике политической экономии» оба друга определенно извлекли полезный урок.
10 октября 1867 года, не успела начаться продажа в Берлине I тома «Капитала», Маркс пишет «дорогому Фреду»:
Из прилагаемого письма Кугельмана ты увидишь, что теперь настало время действовать. Ты сможешь лучше написать ему о моей книге, чем я сам. Пусть только он не вдается ни в какие подробности и не посылает нам статьи для корректуры, а пришлет их лишь после опубликования. Ты должен растолковать ему, что все дело в том, чтобы «создать шум»; это важнее, чем то, как статьи написаны или насколько они основательны. (31/304)
11 октября Маркс сам пишет Кугельману:
Завершение моего второго тома зависит главным образом от успеха первого… Итак, от расторопности и энергичных действий моих друзей по партии в Германии зависит теперь, потребуется ли для выхода второго тома больший или меньший промежуток времени. Основательной критики – будь то со стороны врагов или друзей – можно ожидать не скоро, потому что такое объемистое и в некоторых своих частях такое трудное сочинение требует времени для прочтения и усвоения. Но ближайший успех обусловливается не основательной критикой, а, выражаясь вульгарно, шумом, барабанным боем, который и врагов вынуждает заговорить. В первую голову важно не то, что говорят, а то, что говорят. Главное – не терять времени. (31/470)
Поманив поклонника своего таланта вторым томом и без всяких формальностей зачислив его в несуществующую партию, Маркс протрубил поход.
12 октября Кугельману пишет Энгельс, со своей стороны вразумляя бестолкового партайгеноссе, возможно, слегка удивленного размахом операции:
Главное заключается не в том, что и как писать, а в том, чтобы о книге заговорили и чтобы Фаухеры, Михаэлисы, Рошеры и Рау были вынуждены высказаться о ней. Публиковать надо по возможности во всех газетах, – и в политических, и в прочих, в каких только удается, – публиковать и длинные, и короткие заметки, главное – чаще. Необходимо сделать для них невозможной – и притом, как можно скорее – ту политику полного замалчивания, которую эти господа, наверняка, попытаются проводить. (31/471)
12 октября Маркс получает рапорт от своего генерала:
Для Кугельмана я кое-что приготовлю завтра пополудни; мы далеко не уедем, если будем ждать, пока он прочтет книгу. (31/305)
Вероятно, недалекий Кугельман считал, что предпосылкой рецензии должно быть знакомство с первоисточником.
13 октября. Второй рапорт Энгельса:
Я послал Кугельману две статьи о книге, написанные мной с разных точек зрения. (Там же)
Все это происходит на второй-третьей неделе продажи книги. Становится более ясным нетерпение и плач Маркса в письме от 2 ноября: дни идут, а военная кампания не дает результатов. «Молчание немцев» – это не заговор буржуазии, а отсутствие запланированных фальшивок.
Кугельмана пришлось вразумлять еще раз:
Главное заключается в том, чтобы вообще о книге все время давались отзывы. А так как в данном случае у Маркса руки связаны и к тому же он застенчив, как девушка, то именно мы, остальные, должны сделать это… (31/475)
Мы не ошибемся, если скажем, что пресловутый (знаменитый, злонамеренный и т. п.) заговор молчания о «Капитале» был придуман и создан двумя корешами заведомо прежде, чем могло состояться что-либо подобное. Красный генерал и первый в истории комиссар предстают, как живые, в своей стихии – в организации и осуществлении операции превентивного удара. На войне, как на войне, и «оборона нам не подходит».
Между тем, оперетта «Заговор молчания» продолжается. Маркс довольно скоро преодолевает свою застенчивость и посылает Энгельсу целый конспект статьи о «Капитале» с буржуазных позиций. Советуем читателю не побрезговать большой цитатой. Данная сторона деятельности вождей мирового пролетариата слабо освещена в марксистской агиографии, хотя на наш взгляд она достойна внимания как весьма существенный эпизод истории марксизма, многое объясняющий и в марксизме, и в истории:
Начать с того, что, как бы ни относиться к тенденции книги, она делает честь «немецкому духу» и именно поэтому написана пруссаком в изгнании, а не в Пруссии… Что же касается самой книги, то следует различать два момента: положительное изложение («превосходное» – таково второе прилагательное), данное автором, и тенденциозные выводы, которые он делает. Первое является непосредственным обогащением науки, так как фактические экономические отношения рассматриваются совершенно по-новому – при помощи «материалистического» (это ходкое слово «Майер» любит из-за Фогта) метода. Например: 1) развитие денег; 2) как кооперация, разделение труда, система машин и соответствующие им общественные связи и отношения развиваются «естественным путем».
Что же касается тенденции автора, то здесь опять-таки нужно различать следующее. Когда он доказывает, что современное общество, рассматриваемое экономически, чревато новой, более высокой формой, то он лишь выявляет в социальной области тот самый постепенный процесс преобразования, который Дарвин установил в области естественной истории. Либеральное учение о «прогрессе» (в этом весь Майер) включает в себя эту идею, и заслуга автора состоит в том, что он показывает скрытый прогресс даже там, где современные экономические отношения сопровождаются ужасающими непосредственными последствиями. Благодаря этому своему критическому пониманию автор вместе с тем, – может быть, вопреки своему желанию, – раз навсегда покончил со всяким патентованным социализмом, то есть со всяким утопизмом…
В связи со словом «утопизм» может показаться, что речь идет об Оуэне, либо Фурье. Ничего подобного, это выпад в адрес Прудона и Лассаля. Обоих уже не было на свете, но учителями рабочего движения Франции и Германии еще долго оставались именно они, а не многократно их «уничтоживший» и многократно «покончивший с ними раз навсегда» Карл Маркс.
…Напротив, субъективная тенденция автора, – возможно, он был связан и вынужден к этому своим положением члена партии и своим прошлым, – то есть то, каким образом он представляет себе или изображает другим конечный результат современного движения, современного общественного процесса, не имеет ничего общего с его изложением действительно развития. Если бы размеры статьи позволяли подробнее остановиться на этом вопросе, то можно было бы, пожалуй, показать, что его «объективное» изложение опровергает его собственные «субъективные» причуды…
Далее выражается законное возмущение очередным постыдным поведением недалекого Вильгельма Либкнехта:
…Что касается Либкнехта, то, действительно, позор, что он, имея в своем распоряжении столько местных мелких газет, не послал туда по собственной инициативе коротких заметок, для чего не требовалось никакого основательного изучения, противного его натуре…
Помни, Вильгельмчик, свой неосторожный отзыв о «К критике политической экономии». Никто не забыт, ничто не забыто. А вот и собственная стыдливая акция:
…Я вчера послал (это только между нами) Гвидо Вейсу из «ZuKunft» сопоставление: на одной стороне – искажающий смысл плагиат фон Хофштеттена, на другой – подлинные выдержки из моей книги. Одновременно я ему написал, что это должно быть напечатано не от моего имени, а от имени редакции… Если Вейс это примет (а я надеюсь, что примет), то не только внимание берлинского рабочего будет привлечено к книге цитатами из мест, которые его непосредственно интересуют, но и завяжется в высшей степени полезная полемика. (31/342-343)
В целом, в связи с цитированным, мы обязаны отметить следующее.
Во-первых, автор I тома «Капитала» цинично сознавал тенденциозную направленность своей книги и вполне отдавал себе отчет в том, как ее должны встретить «буржуазные ученые», с одной стороны, и рабочие – с другой. Попутно отметим иронические кавычки при словах «материалистический» и «прогресс» с недвусмысленным указанием, что употребление слов этих обусловлено не столько мировоззрением автора, сколько умонастроением левой («буржуазно-демократической») интеллигенции.
Во-вторых, хотя никогда нельзя быть уверенным, что Маркс пишет то, что думает – это относится и к частной переписке – главная цель организованной шумихи указана достаточно определенно. Вызвать Рошера и Кº на выступления не было самоцелью, в чем уверял Энгельс наивного Кугельмана. Допустим, В. Рошер дал себя спровоцировать и высказался о «Капитале» в спокойно отрицательном духе, как подобало критику рикардианства – ну и что? А то, что «Рошеров» тоже можно было использовать (термин Маркса) для «создания шума» – так предлагаем мы понимать выражение «в высшей степени полезная полемика».
Коммерческий успех книги имел бы большое значение для Маркса, но все же не столь принципиальное, как для Энгельса. Марксу важнее всего было привлечь внимание рабочего к местам, «которые его непосредственно интересуют». Он достаточно понимал (и мы коснемся этого момента впоследствии), что теоретические абстракции для рабочего – пустой звук, и кому, как не ему, было знать, какие именно места написаны для прельщения «пролетариата». Просто надо было внушить рабочему, что эта книга – «пролетарская». Как говорится, эй ухнем, а дальше сама пойдет.
Позже, в 1872 г. в письме к М. Лашатру, левому журналисту, бывшему участнику Парижской коммуны, предпринимавшему тогда французское издание I тома «Капитала», Маркс пишет:
Одобряю вашу идею издать перевод «Капитала» в виде периодически выходящих выпусков. В такой форме сочинение станет более доступным для рабочего класса, а это для меня решающее соображение. (33/364)
По-видимому, на этот раз нашему герою можно поверить – ничто не заставляло автора излагать мотивировку своего согласия, тем более, мотивировать его так, а не иначе. Напомним, что именно в этом письме (оно стало потом предисловием к французскому изданию) содержится знаменитый марксов афоризм «в науке нет широкой столбовой дороги» и что ее сияющих вершин можно достичь лишь упорным карабканьем по каменистым тропам. «Каменистые тропы» – это диалектика первых глав «Капитала» – автор предупреждает опасения, что рабочие не поймут материала первого выпуска книги. «Сияющие вершины науки» – это, без ложной скромности, о своем детище – особенно, последние глав о накоплении капитала.
Таким образом, материал I тома «Капитала», согласно указаниям автора, распадется на две части. Одна – для «буржуазных» ученых, другая – для рабочего класса. В первой – «пролетарская» наука (каменистые тропы), во второй – революционная агитация (сияющие вершины науки). В дальнейшем, рассмотрев структуру книги и ее материал по существу, мы убедимся, что это определенно так и не совсем так. Тут имеет место момент диалектики, однако научная и непосредственно агитационная половины книги демаркируются достаточно легко. При этом первая «половина» занимает около 20% объема книги, остальное же приходится на вторую «половину. Это только в I томе.
Возвращаемся к событиям, связанным с выходом в свет I тома «Капитала». Военную кампанию Маркса-Энгельса-Кугельмана не следует недооценивать. Едва ли в истории немецкой науки был подобный прецедент, чтобы сразу по выходе огромной – в 49 печ. листов – научной монографии о ней стала трубить на разные лады печать по всей Германии. Притом «разные» эти лады сходились в одном: как бы ни относиться к выводам автора, высокие научные достоинства книги несомненны.
Кроме газетных рецензий, была предпринята еще одна акция: Кугельман послал газетные вырезки с анонимками непосредственно по адресам немецких ученых, в том числе Вильгельму Рошеру, Фаухеру, Шульце-Деличу, Дюрингу, Гильдебранду, Рау (31/581). Шум и вправду был поднят значительный.
Справедливости ради следует заметить, что вызвать ведущих экономистов Германии на полемику вокруг «Капитала» не удалось. Ни Рошер, ни Гильдебранд, ни другие видные представители немецкой академической экономии не поддались на провокацию. Последнее слово употреблено нами в его точном значении. На страницах «Капитала» то и дело попадаются резкие выпады в адрес тогдашней «вульгарной» политэкономии. Исключая «пустоголового Сэя» и «пошлого Бастиа», особенно почему-то досталось Рошеру. Может быть просто потому, что работы других профессоров Маркс знал хуже или ставил ниже.
Вильгельм Рошер был одним из основателей того, что теперь принято называть Немецкой исторической школой в экономической науке (по выражению Б. Селигмена, – «бунт против формализма» английской классической школы). Представители этого – нового тогда – направления экономической мысли не без основания указывали на ограниченность характерного для англичан подхода к экономическим явлениям, игнорирующего человеческий фактор и роль социальных институтов (что характерно для Рикардо и его эпигонов). Методологически историческая школа перенесла упор с дедуктивных абстракций на эмпирию и изучение экономического развития народов и стран. Эта методология была весьма плодотворной, как выяснилось далее, перед лицом достижений Арнольда Тойнби–старшего, Макса Вебера и позднейших институционалистов. Скорее всего, Маркс не понял принципиальной новации в методе новой школы. То есть, он не увидел там новой школы, а увидел эклектику, пренебрежение по адресу любимого Рикардо и научную недобросовестность.
Сам Маркс не очень пристально следил за современной экономической литературой, но Лассаль познакомил его с книгой В. Рошера «Система народного хозяйства», следы чего появились в письмах:
…Рошер – истинный представитель профессорской учености. Лженаука, как говорит Фурье. (30/497)
…Какая самодовольная, чванливая, в достаточной степени ловкая эклектическая бестия… Его существенной особенностью является то, что он не понимает самих вопросов, и потому его эклектизм сводится в сущности лишь к натаскиванию отовсюду уже готовых ответов; но и здесь он не честен, а всегда считается с предрассудками и интересами тех, кто ему платит! По сравнению с такой канальей даже последний бродяга – почтенный человек. (30/518)
Не нужно думать, что вышеприведенная оценка – плод долгого и углубленного изучения монографии Рошера. В том же самом письме, на предыдущей его странице Маркс сообщает:
Что касается Рошера, то я смогу только через несколько недель взяться за эту книгу и набросать кое-какие замечания о ней…
Лассаль так и не дождался каких-либо «замечаний» Маркса по существу написанного в книге Рошера. Нам думается, это не только по недостатку времени у пролетарского мыслителя. Неспроста ведь сказано: «в достаточной степени ловкая бестия». Неспроста и следующие слова в том же самом письме:
Этого молодца мне придется приберечь для примечаний. Для текста такие педанты не подходят. (30/517)
Ибо в тексте надо говорить по делу, а в примечании можно попросту лягнуть – и в кусты. Что и находим мы на страницах «Капитала» (все о Рошере):
…И подобного рода эклектическую профессорскую болтовню… (23/102)
…Тот же самый «ученый» замечает еще… (23/217)
…Наряду с действительным невежеством апологетический страх перед добросовестным анализом стоимости и прибавочной стоимости… (23/229)
…их жалких немецких подголосков вроде Рошера и других. (23/273)
И тому подобное – все сплошь в сносках, ибо для текста… (см. выше). Мы не приводим здесь цитат из Рошера, столь своеобразно прокомментированных Марксом (в примечаниях же), так как в данный момент их содержание к делу не относится. К тому же есть указания на то, что Маркс не всегда цитировал противников точно (к этому вопросу мы вернемся впоследствии).
К сожалению, такие «замечания» Маркса не назовешь критикой по существу. Знакомый марксов прием низкой манеры критики мыслителей вместо критики мыслей. Так проще, а кому не нравится – возражайте, выступайте, давайте поводы для новых оскорблений. Это и есть «в высшей степени полезная полемика», ибо ругань – беспроигрышный научный аргумент.
Ввиду описанной нами ситуации мы находим весьма странным, что Маркс ожидал от Рошера каких-то возражений на «Капитал». Нам кажется, что ни один человек, умеющий уважать себя и других, не откликнулся бы на подобную «критику» – в таких случаях говорят: собака лает, ветер носит.
Тем временем оперетта «Заговор молчания» распространилась со сцены на аудиторию, вовлекая публику в затеянный Марксом и Энгельсом шутовской хоровод.
Начали появляться уже настоящие отзывы: главы лассальянского Всеобщего Германского Рабочего Союза И.Б. Швейцера, философа-самоучки рабочего И. Дицгена, Л. Фейербаха, наконец и профессора Е. Дюринга (того самого, но пока еще без «анти-»). Все отзывы были положительными, вопреки тому (а что если благодаря тому?), что, как сокрушался Маркс, рецензенты “не понимали самого существенного” (ФМ, 407)
Недовольство Маркса вполне могло быть лицемерным. Главное – «создать шум», это важнее, чем то, как статьи написаны – не сам ли Маркс сказал это несколько недель назад?
В целом реакцию публики на выход в свет I тома «Капитала» Ф. Меринг резюмирует так:
Его диалектический метод был им действительно непонятен. Это обнаруживалось, между прочим, в том, что даже люди, не лишенные лучших намерений, а также и экономических знаний, лишь с трудом разбирались в книге Маркса. И напротив, люди, весьма мало подкованные в экономике и более или менее враждебные коммунизму, но некогда хорошо усвоившие диалектику Гегеля, отзывались о книге Маркса с большим одушевлением. (Там же)
Тип первых представил Ф. Фрейлиграт, вернувшийся на родину после амнистии 1861 г. Мы помним уверения Маркса в том, как он дорожит дружбой революционного поэта. Экземпляр I тома «Капитала» был послан Фрейлиграту лично автором. Поэт отозвался положительно, в письме его было, между прочим, написано:
Я знаю, что на Рейне многие молодые купцы и фабриканты в восторге от твоей книги. В этой среде она достигнет своей настоящей цели. (32/679)
Эти слова Фрейлиграта так удивили Маркса, что цитированное письмо поэта стало последним в их переписке и их отношениях. Чего не сделал Фогт, сделал «Капитал». Маркс не желал допускать, чтобы люди отходили от него в нужный для них момент, но сам легко расставался с людьми, которые переставали быть ему полезными.
Примером публики второго рода явился бывший младогегельянец и бывший приятель Маркса, с которым тот успел поссориться еще двадцать лет назад (но тоже навечно), А.Руге. Сей недруг, “не обремененный какими-либо экономическими познаниями” (ФМ, 408) и возмутительно называвший светлое будущее коммунистическое общество “гнусной жизнью в овечьем загоне” (ФМ, 91), теперь пришел, смеем выразиться, в телячий восторг:
Это произведение делает эпоху… Маркс обладает обширной эрудицией и великолепным диалектическим талантом. Книга выходит за пределы кругозора многих людей и газетных писак, но она, несомненно, пробьет себе дорогу и, несмотря на широту исследования, даже как раз благодаря ему, окажет могучее воздействие. (32/582-583)
И никто не пожелал говорящему типун на язык. Это письмо А.Руге к приятелю каким-то образом попало к Марксу и доставило ему, по всей видимости, несколько минут сатисфакции. Он не удержался, чтобы не переслать этот документ Кугельману, скромно добавив:
Очевидно, Руге не смог противостоять «отрицанию отрицания». (32/490)
Затем письмо вернулось теми же путями к своему прямому адресату, но фрау Кугельман успела снять с него копию, затем, очевидно, попавшую в архив Маркса, благодаря чему мы сегодня имеем возможность цитировать ахи и охи еще одного совращенного Гегелем.
Ранее, в одном из писем к тому же Кугельману (январь 1868 г.), Маркс цитирует отзыв английской «Saturday Review», как он выражается, «аристократической и культурной газеты»:
Как бы, по нашему мнению, ни были зловредны взгляды автора, нельзя все же не признать убедительность его логики, силу его красноречия и своеобразную прелесть, которую он придает даже самым сухим проблемам политической экономии. (32/445)
Так что на необъективность «буржуазной» прессы и ее молчание Марксу было бы грех жаловаться.
В июле 1868 г. автор нашумевшей книги сообщает Кугельману об «очень благосклонной» рецензии д-ра Шнаке в «Эльберфельдской газете» и о «шутовском» отзыве Фаухера в его берлинском экономическом журнале, о статье в лейпцигском «Литературном обозрении» (32/460?). Английская «Дейли Ньюс» напечатала те выдержки из речи Лесснера (фамулус Маркса) на Брюссельском конгрессе Интернационала, где говорилось о I томе «Капитала». Наконец, Кугельман договорился с берлинской «Гартенляубе» («Беседка» – та самая, что печатала когда-то выпады некоего Беты против Маркса) об опубликовании био- и фотографии Маркса.
Биографию написал Энгельс (автохарактеристика: «пустяковина, сфабрикованная с величайшей поспешностью и в самой неотесанной форме» (ФМ, 406)). Правда, по каким-то причинам та публикация не состоялась,[6] и биографию напечатала «Цукунфт» в следующем году. В октябре 1868 г. берлинский профессор Г. Хансен назвал выход «Капитала» «самым значительным событием этого века» и предложил Марксу профессуру по политической экономии. (32/631)[7] В этом же году поступило предложение из России об издании русского перевода «Капитала», затем начались переговоры о французском переводе.
Не подлинный ли успех? Что же Маркс?
Уже post festum, в феврале 1869 г., успев пожать описанные и не описанные нами плоды успеха, он пишет Кугельману:
Эта трусость ученых мандаринов, с одной стороны, и заговор молчания буржуазной и реакционной прессы – с другой, причиняют мне большой ущерб. (32/491)
Ну, знаете ли!..
Подумав немного над последним своим возгласом – удивление на грани возмущения, – мы решили, что он был обусловлен подсознательным представлением (предрассудком), будто ложь и лицемерие должны иметь какие-то границы. Данное представление мы осознаем как характерный пережиток гнилого интеллигентского образа мышления. Не одно поколение интеллигенции (в Германии и России, в особенности) попалось на эту удочку. Соглашались на ложь и лицемерие в известных дозах, полагая, что «дальше это пойти не может» – и становились жертвой указанного предрассудка, поочередно пожираемые теми, кто мог позволить себе больше, еще больше и еще больше лжи и лицемерия. Пора, пора уже отбросить этот предрассудок окончательно как роковое заблуждение. Бесстыдство не имеет границ. Ложь и лицемерие марксизма могут заходить сколь угодно далеко. Абсолютной границы не существует. В каждом конкретном случае степень определяется только целесообразностью.
И потому в предисловии ко второму немецкому изданию первого тома «Капитала» автор пишет:
Ученые и неученые представители германской буржуазии пытались сначала замолчать «Капитал», как им это удалось по отношению к моим более ранним работам.
Без тени застенчивости. Мы знаем уже, что все это – циничная ложь. Не было ни заговора, ни молчания.
Теперь мы в состоянии установить точное содержание марксистского понятия, обозначаемого термином «заговор молчания». Понятие содержит два значения. Первое – то, которое установлено самими Марксом и Энгельсом – это предлог, чтобы организовать со своей стороны, так сказать, «заговор молчания», то есть обман. Чтобы оправдать собственный реальный заговор, придумывается несуществующий «заговор» предполагаемых (обыкновенно, мнимых) «врагов». Здесь не мешает вспомнить упомянутое в главе 12 явление психологического переноса – приписывание своим «врагам» собственных недостойных намерений как предлог для реализации этих своих намерений.
Другое значение термина «заговор молчания» фигурирует в употреблении его платными марксистскими агентами. Это второе значение можно наблюдать на примере употребления слов «заговор молчания» в комментариях Издателя к соответствующим местам из переписки основоположников марксистской диалектики. Здесь данное выражение попросту предназначено, чтобы отвлечь внимание ослов от того очевидного факта, что никакого заговора против Маркса и Энгельса в тогдашнем обществе не было, а был заговор Маркса и Энгельса против общества – заговор обмана.
Поразительно просто удалось Марксу и Энгельсу, не выезжая из Англии, организовать и реализовать этот заговор обмана в масштабе всей Германии с помощью всего лишь двух агентов: Кугельмана и Зибеля.
Две указанные функции термина «заговор молчания» – (1) предлог для собственного заговора и (2) средство отвлечь от него внимание – характерны для наступательной тактики марксизма. В благоприятных ситуациях удается заставить «врагов» оправдываться, отрицая «заговор», в особо удачных случаях – вызвать какое-нибудь публичное разбирательство, да еще со скандалом («те» ведь тоже не ангелы). А под шумок обделывались марксистские дела. Нам кажется, что прагматическое значение термина «заговор молчания» гораздо шире, чем роль его в освещенном нами эпизоде марксистской практики. По существу дело не в эпитете «молчания», аналогичная прагматика имеет тенденцию проявляться и в других случаях, когда марксисты начинают кричать о злокозненных заговорах реальных или мнимых «врагов». Как уже указывалось, наличие «врагов» – необходимая предпосылка выживания и активности марксизма.
Подводя итог сказанному в настоящей главе, можно констатировать, что появление на свет главного героя оперетты Маркса – Энгельса (он же – центральный персонаж нашей драматической поэмы – 1-й том «Капитала») ознаменовалось многими странностями и чудесами. Судьба его обещала быть необычной. Так оно и вышло.
Столь велико было преклонение перед наукой в этом веке, – который, напыщенно мня себя атеистическим, был всего лишь веком идолопоклонничества. Общество приняло «Капитал», игнорируя фундаментальное значение его пропагандистской тенденции. Стал быстро расти престиж Карла Маркса и его учения. Семя раздора и злобы быстро дало всходы – значит, почва была готова к этому посеву. Как в поддельной рецензии на свой труд Маркс готов был спекульнуть на немецком национализме, точно так же в самом «Капитале» цинично спекулировал Маркс на общепринятых тогда идеях материализма и прогресса. Фрейлиграт знал, что говорил – именно в среде квазиобразованной «массы» разночинной интеллигенции, более чем где-либо, марксизм пришелся ко двору. «Буржуазное» общество радушно улыбалось своему палачу.
Блестящий успех операции «Капитал» был первой реальной победой марксизма в его войне на уничтожение современного общества – первое серьезное поражение творческой, созидательной потенции человечества. Затем началось повальное отступление сил строительства, порядка, культуры под натиском иррациональной силы бесформия, разрушения, хаоса.
Это была критическая точка, перейдя которую мировая история вступила в совершенно новую, беспрецедентного характера, эпоху. Созданные творческим гением величайших умов и сердец, выстраданные многими поколениями, накопленные в муках тщательным отбором и отстоем – прежние ценности быстро начали обесцениваться и пренебрежительно третировались безответственными нуворишами от культуры. Величественный и прекрасный ДОМ обрекался сносу, дабы расчистить место новому. Исподволь Европа давно начала отрекаться от Нового Иерусалима, теперь она вознамерилась городить Новый Вавилон. Две тысячи лет строилась цивилизация – привести ее на край гибели удалось за сто лет.
Все слабеют звуки
прежних клавесинов,
голоса былые…
Только топот мерный,
флейты голос нервный
да надежды злые…[8]
Множество объективных вещей и неразличимых факторов и тенденций сплелись в клубок причин нынешнего положения вещей на Земле. Но особое место среди них занимает сила, сознательно реализуемая, целеустремленная, злонамеренная. Наиболее активный фактор разложения и распада мировой культуры – спирохета марксизма и его порождения – современного левого радикализма.
***
После нескольких необходимых интермедий (имеющих к нашему сюжету самое тесное касание) мы обратимся к дальнейшим чудесам вокруг I тома «Капитала» в главе 19, где нам предстоит наблюдать очередное превращение марксизма – из гусеницы в бабочку.
А пока посмотрим, о чем писали германские газеты более ста лет назад.
Глава 15
По страницам анонимок Энгельса на Маркса
…Женничка,[9] специалист в этой области, утверждает, что ты обнаружил большой драматический и даже комический талант в этом спектакле, выступая с «различными» точками зрения и имитируя стиль разных лиц.
(Из письма К. Маркса к Ф. Энгельсу от 8 января 1868 г.) (32/7)
30 октября в газете «Цукунфт» («Будущее») вышла первая из серии подделок Фридриха Энгельса. Наш Издатель так характеризует названное издание: «немецкая буржуазно-демократическая газета, орган Народной партии» (16/673). Газета выходила тогда в Кенигсберге. Начиналась статья так:
Печальным для каждого немца является тот факт, что мы, народ мыслителей, до сих пор так мало сделали в области политической экономии. Наши знаменитости в этой области – в лучшем случае компиляторы, как Рау и Рошер, а если и встречается что-либо оригинальное, то мы имеем дело с протекционистами, как Лист (который, впрочем, списывал у одного француза), или социалистами, как Родбертус и Маркс. Наша официальная политическая экономия, очевидно, в самом деле, поставила себе задачей толкать в объятия социализма всякого, кто серьезно занимается экономической наукой. Ведь были же мы свидетелями того, что вся официальная политическая экономия осмелилась в борьбе против Лассаля отрицать давно известный и признанный закон определения заработной платы и что защиту таких людей, как Рикардо, от нападок Шульце-Делича и др. предоставили Лассалю. К сожалению, верно, что даже с Лассалем эти господа не могли справиться в научном отношении… (16/211)
«Давно известный и признанный» – это так называемый железный закон заработной платы (термин Лассаля), с которым в марксизме связаны особые превращения.
Посетовав еще на печальный статус экономической науки в Германии, анонимный автор приступает к делу:
При таких обстоятельствах весьма отрадно получить книгу, подобную рецензируемой, где автор, с негодованием противопоставляя принятой ныне опошленной политической экономии, или, как он ее весьма метко называет, «вульгарной политической экономии», ее предшественников-классиков, до Рикардо и Сисмонди включительно, вместе с тем критически относится также и к классикам и в то же время всегда стремится не сходить с пути строго научного исследования. Прежние работы Маркса, в особенности появившаяся в 1859 г. у Дункера в Берлине работа о деньгах, уже выделялись своим строго научным характером и беспощадностью критики, и, насколько нам известно, до сих пор вся наша политическая экономия ничего не противопоставила им. Но если она не могла справиться уже с той работой, то что же она сможет сделать с настоящей книгой о капитале. Объемом в 49 листов?..
Данную рецензию Энгельс в письме к Марксу назвал самой безобидной, потом жаловался, что газета ее урезала и исказила (31/319). Текст приводится по рукописи.
…Мы не говорим, что против выводов этой книги ничего нельзя возразить, что Маркс привел все свои доказательства; мы говорим только: мы не думаем, чтобы среди всех наших экономистов нашелся хоть один, который был бы в состоянии их опровергнуть. Исследования, которые содержатся в этом труде, отличаются величайшей научной точностью.
Имея, что возразить против выводов Маркса, аноним, как видно, превосходит в специальных знаниях «всех наших экономистов».
Затем автор отмечает «мастерское диалектическое построение исследования в целом», признает «шагом вперед введение новой категории – прибавочной стоимости», не видит, «что можно было бы возразить против утверждения, что в качестве товара на рынке выступает не труд, а рабочая сила», и т. д. в том же духе. Заканчивается статья предостережением всем «вульгарным экономистам»:
Пусть суровый урок, который дает им эта книга, пробудит их от летаргического сна и напомнит им, что политическая экономия – не дойная корова, снабжающая нас молоком, а наука, требующая серьезного и ревностного служения ей. (16/212 – 213)
Браво, Фридрих! Отлично сказано.
Вторая из двух скороспелок (написанных, помнится, «с разных точек зрения»), предназначенная для «Райнише Цайтунг» (Кельн), опубликована не была – как утверждает Издатель, по причине того, что редактором там был Г. Бюргерс. (бывший член редколлегии Марксовой «Нойе Райнише Цайтунг» образца 1849 г., бывший глава кельнского ЦК расколотого (Марксом) Союза коммунистов, один из обвиняемых на кельнском процессе коммунистов, отсидевший по приговору шесть лет в заключении). Мы все же приведем из нее любопытнейший кусочек:
Как бы ни расходились между собой немногочисленные социал-демократические парламентарии, все же можно с уверенностью сказать, что все фракции этой партии будут приветствовать настоящую книгу как свою теоретическую библию, как арсенал, из которого они будут черпать свои самые существенные аргументы… Если главная аргументация Лассаля, – а Лассаль в политической экономии был только учеником Маркса, … то здесь мы имеем перед собой произведение, автор которого с бесспорно редкой эрудицией … на основе, безусловно, достоверных исследований… с несомненным знанием предмета … в совершенно новом свете… (16/214 – 215)
Фракция лассальянцев в рейхстаге, возглавлявшаяся И.Б. Швейцером, была более многочисленной и лучше организованной, чем промарксовая группа Либкнехта-Бебеля.
Поэт Карл Зибель, родственник Энгельса, друг и помощник обоих друзей, которого Энгельс характеризовал как шарлатана, пристроил в «Эльберфельдер Цайтунг» еще одну анонимку Энгельса, которая вышла 2 ноября, а начиналась…
Пятьдесят листов ученого труда – чтобы доказать, что весь капитал наших банкиров, купцов, фабрикантов и крупных землевладельцев есть не что иное, как накопленный неоплаченный труд рабочего класса!
…Если весь накопленный капитал имущих классов есть не что иное, как «неоплаченный труд», то из этого, по-видимому, прямо следует, что этот труд должен быть задним числом оплачен, то есть что весь капитал, о котором идет речь, должен быть передан труду. Пожалуй, следовало бы тогда предварительно поговорить о том, кто, собственно будет уполномочен получить этот капитал. Но шутки в сторону!..
(какие там шутки!). По Издателю эта газета «являлась органом либеральной буржуазии» (16/674).
…При всем радикально-социалистическом подходе рассматриваемой книги и своей задаче, при всей резкости и беспощадности, с которыми она выступает в различных областях против людей, считающихся авторитетами, мы должны все же признать, что это – в высшей степени ученый труд, претендующий на строжайшую научность…
…Лассаль был агитатором-практиком, и против него можно было ограничиться выступлениями практически агитационного характера… Но здесь речь идет о систематизированной научной теории… Надо надеяться, что такие люди, как Рошер, Рау, Макс Вирт и т.д. не упустят возможности выступить … против этого нового нападения, которым несомненно нельзя пренебречь. Социал-демократические семена во многих местах дали всходы среди молодого поколения и рабочего населения; в рассматриваемой книге они найдут достаточно большое количество новой пищи.
Зибель помог опубликовать и следующую рецензию с интригующим заходом:
Эта книга очень разочарует некоторых читателей…
Оказывается, в ней нет описания, как выражается безвестный автор, «коммунистического тысячелетнего царства». Однако
…у кого есть глаза, чтобы видеть, тот увидит, что здесь требование социальной революции выставлено достаточно ясно. Здесь речь идет не о рабочих ассоциациях с государственным капиталом, как у покойного Лассаля, здесь идет речь об уничтожении капитала вообще.
Маркс остается все тем же революционером, каким он был всегда, и он менее чем кто-либо стал бы скрывать в научном сочинении эти свои взгляды… (16/221)
Дальше начинаются сдержанные похвалы и скромные дифирамбы. Напечатано в «Дюссельдорфер Цайтунг», газете «буржуазно-либерального направления» (16/674) 17 ноября того же года.
12 декабря в «Цукунфт» вышла без подписи статья «Плагиаторы» (16/226 – 230). Текст набран в две колонки. Слева – выдержки из выступления фон Хофштеттена на собрании лассальянского Всеобщего германского рабочего союза (по публикации в газете «Социал-демократ», издателем которой был докладчик) – прения о рабочем дне. Справа – отрывки из главы «Рабочий день» первого тома «Капитала». Всего приводится пять моментов из выступления Хофштеттена, действительно близко ложащихся (если выступление фон Хофштеттена цитируется верно) к тексту Маркса.
Об этой публикации две недели спустя Маркс писал Кугельману так:
Относительно «плагиата» Вы угадали правильно. Я написал умышленно грубо и почти дубовато, чтобы Хофштеттен подумал на Либкнехта и не угадал источника. Это – между нами. (32/445)
Изумительная маскировочная уловка! На кого подумал Хофштеттен, выяснить нам не удалось, но опасаемся мы, уж не подумал ли на Либкнехта сам автор анонимки? Судите сами. Комментируя одно из высказываний Хофштеттена, таинственный аноним констатирует искажение докладчиком заимствованной мысли, а затем вполне дубовато пишет:
…и это после того, как раньше он, как попугай, повторял за мной…
и т. д. Как указывает Издатель, анонимка Маркса напечатана в Сочинениях по тексту газеты. Интересно, заметил ли кто-нибудь из читателей эти серые уши?
Заметим также, что выпад против социал-демократа Хофштеттена и его газеты «Социал-демократ» был помещен Марксом в «буржуазно-демократической газете, органе Народной партии» (т.е. «буржуазной партии», по марксистской классификации). Кто с нами? кто против нас? А с кем мы и против кого?
27 декабря в Штутгарте вышли сразу две анонимки. Одна – в «Гевербеблят аус Вюртемберг» («Вюртембергский промышленный листок» – «орган торгово-промышленных кругов Средней Германии» (16/676)):
Если мы обращаем внимание на эту книгу, то вовсе не из-за специфически социалистической тенденции, открыто обнаруживаемой автором уже в предисловии…
…Мы не думаем, чтобы на немецком или иностранном языке существовало другое произведение, в котором был бы дан такой ясный и полный анализ основных черт новой истории промышленности… (16/234)
Вторая рецензия вышла в газете «Беобахтер», о направлении которой Издатель ничего не сообщает. Она была, наверное, особенно приятным рождественским подарком для Маркса. Так как воспроизводила конспект, составленный самим Марксом (мы его уже цитировали в предыдущей главе).
Оба отзыва протолкнул Кугельман.
21 января 1868 г., в «Нойе Бадише Ляндесцайтунг» (Мангейм) – еще рецензия «с буржуазной точки зрения» (16/237 – 239):
Мы предоставляем другим, заняться теоретической и строго научной стороной этого труда и критиковать новый взгляд автора на происхождение капитала. Но мы не можем не обратить внимания на то, что он предлагает нам вместе с тем огромную массу ценнейшего исторического и статистического материала, который почти весь без исключения почерпнут из официальных отчетов комиссий английскому парламенту…
И следует разумная, на наш взгляд, пропаганда подобных комиссий для Германии. Лишь в конце несколько похвал в адрес Маркса. Это не выглядит странным, если вспомнить: неважно, что будет написано, лишь бы поднять шум.
Заметим еще раз, что цитированные анонимки вышли исключительно в буржуазной прессе – той самой, которая, если верить Марксу и его адептам, организовала злосчастный заговор молчания. Притом появились они в первые три-четыре месяца по выходе книги в свет.
Зато в «Демократише Вохенблят» (редактируемым В. Либкнехтом, Лейпциг) рецензия без подписи Энгельса печаталась с продолжением в четырех номерах (16/240 – 248). И начиналась она без обиняков:
С тех пор как на земле существуют капиталисты и рабочие, не появлялось еще ни одной книги, которая имела бы такое значение для рабочих, как та, которая лежит перед нами. Отношение между капиталом и трудом, – та ось, вокруг которой вращается вся наша современная общественная система, – здесь впервые исследовано научно, и притом с такой основательностью и остротой, которая была возможна лишь только для немца.
Дальше следует мини-конспект книги. Как ни странно, нет прямых упоминаний о Лассале[10]. Однако названное имя и без того уже намозолило нам глаза, ибо без него не обошлась почти ни одна энгельсова фальшивка. Неспроста, видимо, пришлось Энгельсу трепать имя покойного организатора первой всегерманской массовой рабочей партии.
Мы помним Лассаля как верного друга Маркса, много ему помогавшего, но ругаемого за глаза последними словами. Теперь мы видим, как «партия Маркса» ведет кампанию публичной дискредитации Лассаля. В чем дело?
Проблема Лассаля – одно из наиболее темных пятен исторического марксизма (и даже Форекс форум не поможет).
Примечания


________________________________________
[1] Персонаж оперы Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана», загадочный тип, постоянно вредящий герою во всех эпизодах, притом без каких-либо мотивировок.
[2] Реакция Вильгельма Либкнехта.
[3] «Генералом» за глаза называли Энгельса в семье Марксов, а потом и в Интернационале. Он писал статьи и брошюры на военные темы того времени.
[4] Кугельман, Людвиг (1830-1902) – левонастроенный врач-гинеколог, большой почитатель литературно-критических талантов Маркса и Энгельса, в 60-е годы вступил с Марксом в переписку. Позднее, член I Интернационала и его Генерального совета, на Лозаннском (1867) и Гаагском (1872) конгрессах представлял пролетариат Германии, имея мандат на это, как можно понять, от Карла Маркса (в Германии вообще не было секции Интернационала).
[5] Годфрид Эрмен – компаньон Энгельса, совладелец хлопкопрядильни «Эрмен и Энгельс» в Манчестере.
[6] Издатель сообщает, что это дело рук редакции. (16/693) В письме Маркса к Кугельману от 26 окт. 1868 г. (32/478) содержится категорический отказ от этой затеи, мотивированный соображениями о скромности и достоинстве ученого, с попутным перечислением нескольких других примеров собственной скромности. Однако он тут же признается, что прежде соглашался на это («так как Вы и Энгельс считали это полезным»). Неясно, почему Издатель намеренно игнорирует этот яркий образец застенчивости великого ученого и винит редакцию газеты. Прежде, чем передумать самому, не получил ли Маркс окольным путем известие о том, что передумала газета? Ничего невозможно понять.
[7] Еще одна странность: Издатель сообщает об этом событии со ссылкой на письмо Кугельмана к Марксу, Энгельс в письме поздравил друга с «профессурой», однако в письмах самого Маркса не находим мы даже следов какой-то реакции на все эти вещи.
[8] Б. Окуджава.
[9] Женни Маркс, старшая дочь в семье.
[10] И это не странно. Виноват не Энгельс, а Либкнехт.
________________________________________

Катастрофа!

С этими политруками бандеры и мазяпы до Владивостока дойдут.

Интересно, а кто был до него?