В ночь с 14 на 15 мая 2021 года в Киеве умер человек. Как о нем сказано в одним из авторских анонсов, «Ганжа Андрей Иванович, 62 года. Киевлянин. Историк, кандидат исторических наук. Широкий круг интересов, но особая любовь – украинская судьба, Ближний Восток, железная поступь Китая и историческая публицистика на античные и средневековые темы».
Это скорбное известие не заметило практически ни одно более-менее заметное СМИ Украины. А ведь умер один из лучших, точнейших, грамотнейших и запредельно объективных и беспристрастных мастеров своего дела – анализа происходящего в Украине и в мире в контексте не только современности, но и всех исторических пластов, которые человечество по-всякому проковыляло на своем извилистом пути. Он не подстраивался и не попрошайничал в редакциях, поэтому был практически невостребован в Украине. Может быть, потому, что он сам писал не только дотошно и грамотно, с юмором и неизбывными аналогиями во времени, но редко и избирательно. И только то, о чем хотел, даже когда ему заказывали статьи на определенную тематику. Именно на тематику, а не по темниках с точной акцентуацией на том, что нужно сказать, а чего нельзя говорить.
А может быть, – это точнее всего! – уровень украинской журналистики, редко когда блиставшей интеллектуальной возвышенностью, в последние годы пал еще ниже, и его просто не понимали в тех самых редакциях, где до сих пор утверждают, что занимаются аналитикой. Мы с ним вовремя одной из последних (теперь об этом уже можно говорить точно) встреч, еще когда был в Киеве, как-то смеялись, что какое все-таки на грех наводящее слово «аналитика» в Украине – по корневой основе очень близкое к довольно неприличному слову… ну, вы нас, надеюсь, поняли, к какому. А ведь правда же – читаешь иногда такую «аналитику», и хочется даже не подтереться, а целиком помыться…
В каком-то фильме с Аленом Делоном был такой показательный диалог. Герою Делона говорили: «Ну будьте объективным: он был не очень хорошим человеком, чего о нем жалеть?». А он отвечал: «Я не хочу быть объективным, он – мой друг». И я не хочу, но буду, постараюсь быть еще и объективным.
Да, я немного слукавил, что Андрей был беспристрастен. Точностью скальпеля хирурга-виртуоза он оперировал, когда анализировал что-либо в своих статьях. А по жизни он был человек крайне увлеченный, небезразличный и действительно как-то трепетно и одновременно безжалостно любящий свой Киев, свою Украину, свои профессии: основную – историка, благоприобретенную и вынужденную – журналиста. Я сам и историк, и журналист, и таких, как мы с Андреем, довольно много в масс-медийной среде. Но могу точно сказать, что в служении истории и журналистике Андрей Ганжа во многом был ходячей совестью. Он не изменил ни той, ни другой. Но это не была жизнь на две семьи, это была дружба, переросшая в классическую «l amour de trois» – «любовь трех». Не «на троих», как обычно язвят и ерничают, а именно трех – они одинаково любили друг друга и безошибочно точно и всегда интересно одаривали плодами этого чудесного чувства и взаимодействия.
А еще, конечно, Андрей – чисто булгаковский персонаж по духу и в плане оценок происходящего с Киевом. Может, в этом тоже есть какая-то мистика – он умер в день 130-летия со дня рождения Михаила Булгакова, который не смирился с тем, как в начале ХХ века в Украине «боролись за независимость» то Симон Петлюра, то гетман Павел Скоропадский, превращая Киев, который Булгаков уважительно называл «Город» с заглавной буквы, в местечково-сельский низкопробный по замыслам и по делам жлобятник.
И Андрей Ганжа точно так же не принимал превращение Киева, этой «матери городов русских» в какой-то отстойник для упырей, и свинарник для людей, которые дурной запах стараются перекрыть или скрыть бурными словесными извержениями на патриотическую украинофильскую тематику. Под видом борьбы за «национальное возрождение украинской нации». Андрей точно знал цену и нации, и борьбе, и тому, как это «нациеборчество» пользуют все, кому не лень, во вред людям – украинцам, киевлянам.
Вот вам довольно пространная цитата из его статьи: «Украина: есть ли жизнь после двадцать пятого?» написанная для ресурса «Международный Институт Новейших Государств» 27 мая 2014 года, сразу после избрания «президента мира «Петра Порошенко: «Можно ли предположить, что в этих условиях Украина и ее новый президент будут продолжать комфортно существовать в фокусе интересов Вашингтона? Тем более, что Владимир Путин не собирается прекращать свое давление на новые украинские власти. На Петербургском форуме Путин сказал, что «мы с уважением отнесемся к выбору украинского народа» (хотя, вообще-то, восточный референдум 11 мая тоже можно отнести к такому волеизъявлению. Но тут же поставил два условия:
- экономическое: «Давайте говорить конкретными категориями: 3,5 миллиарда они нам должны. Пусть вернут деньги для начала разговора, чтобы создать благоприятные условия»
- политическое: «…будут приостановлены немедленно и всякие боевые действия, диалог начнется с людьми. Представьте себе, как мы будем разговаривать, встречаться, мирно беседовать, а там танки обстреливают гражданское население».
А на этом фоне – реверанс в сторону Киева: «Мы и сегодня работаем с теми людьми, которые власть контролируют, ну а после выборов, конечно, будем работать и с вновь избранными структурами».
При определенной доле фантазии такую фразу можно рассматривать как признание новой власти. Хотя гораздо больше это напоминает деда Короля из «Обыкновенного чуда» Евгения Шварца: «Когда при нем душили его любимую жену, он стоял возле да уговаривал: потерпи, может быть, все обойдется».
Или вот статья – «Украинская «свобода слова»: два года спустя», написанная для агентства «Регнум» в феврале 2021 года и посвященная преследованиям журналистов, которым украинская власть намеревается накинуть кляп на рты.
Что изменилось в Украине за последние 7 лет, несмотря на то, что в Украине уже другой президент, а события в ней и вокруг нее развиваются так бурно, что порой напоминают весенний нужник, куда кто-то цинично бросил дрожжи? Ну, чтобы видимость движухи была, а запах не оставлял сомнений в сути происходящего. Украину душат, но при этом приговаривают: «…Потерпи, может быть,все обойдется». Не обойдется. Теперь это уже точно известно. И Андрей это знал. И об этом писал. Честно, открыто, понятно. За это нынешние власти и их прислуга и ненавидели его. И вычеркивали из жизни при жизни.
А лично для меня умер друг. Еще один. Когда-то Владимира Высоцкого спросили, что такое, по-твоему, дружба? Он ответил: «Когда можно сказать человеку все, даже самое отвратительное о себе». Мы с Андреем могли запросто повторить эти слова о себе. И хотя жили в Киеве близко, виделись нечасто. Но точечно, когда нельзя было не встретиться. И говорили, говорили, говорили. А потом расходились, унося с собой облегчение, что порой оказывалось, во всяком случае для меня, важнее всего. Начать новый день с облегченной душой – в Киеве сейчас это такая роскошь!
Я очень хочу вернуться в наш с Андреем Киев. Но не могу – он тоже не советовал это делать. «Зачем тебе в тюрьму? Не надо, не стоит…», – говорил он. А теперь я вот все чаще и чаще задаю вопрос: а зачем возвращаются? Ведь люди возвращаются не только куда-то, но еще и к кому-то, к тем, кто делает место дорогим и желанным, наполняет его смыслом. А у меня в Киеве все чаще и чаще умирают друзья и пустеют улицы. Только за последние два года вынужденной эмиграции: Борис Клименко, Марта Коломиец, Дмитрий Понамарчук, а теперь вот Андрей. Без них обеднел не только я.
А еще Андрей немного жил в выдуманном мире. Он любил археологию, и высшее отдохновение от суеты повседневности находил в раскопках Ольвии, если кто не знает, античной греческой колонии VI века до н. э. – III века н. э. на правом берегу Днепро-Бугского лимана к югу от современного села Парутино Очаковского района Николаевской области в Украине. Это был его мир тоже. Он ездил туда часто, как на место силы. На источник даже не вдохновения, а чего-то большего – может, стимула жить и разгадывать загадки и прошлого, и настоящего. Туда многие со всего мира за этим ездят.
Да, остается память, но она жива и в эмиграции (ведь Москва – это не изгнание). Равно как и время проходит, но не лечит, а просто припорашивает боль.
Андрей говорил друзьям, что хочет после смерти быть кремированным, чтобы прах можно было развеять над Ольвией. Если это случится, то это будет очень органичное воссоединение. И мне кажется, я теперь понимаю его. Я был в Ольвии и тоже копал на черноморском острове Березань, поселение на котором и вдохновило древних ольвийцев на целый город-полис.
И мне кажется, я знаю, как мы, друзья Андрея, можем с ним встретиться. В августе-сентябре в тех местах на Черном море его волны удивительно фосфоресцируют, светятся мириадами искрящихся золотым звездочек. Набираешь воду в руки, поднимаешь, а она ниспадает вниз золотыми потоками. А вдруг это рассеянные в них мудрость и ирония, задор и пытливость, привет и послания. И Андрея, и всех, кто ушел от нас так рано? Хотя почему рано – это нам еще тянуть эту лямку…
Владимир Скачко
Комментарии (0)