Исследователь рассказал подробности гибели Осипа Мандельштама

Религией поэта была культура

14 января исполняется 130 лет Осипу Мандельштаму. Долгое время считалось, что великий поэт родился 15 января по новому стилю. Ведь он же писал: «Я рожден в ночь с второго на третье/Января в девяносто одном/Ненадежном году, и столетья/Окружают меня огнем». Но два года назад чудом обнаружилась метрика Мандельштама, из которой следует, что он родился именно четырнадцатого января. Впрочем, не дата определяет Мандельштама, а гениальные стихи. Исследователь жизни и творчества поэта Павел Нерлер рассказал о мифах вокруг Мандельштама, его любовных и политических увлечениях, трагической гибели и современном прочтении.

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ В ПАРИЖЕ В 1908 ГОДУ.

— Мандельштам нередко предстает в разных воспоминаниях этаким чудаком. Чего стоит рассказ редактора «Аполлона» Сергея Маковского о том, как юный поэт пришел показать свои стихи вместе с мамой. Насколько это соответствует действительности?

— Я в правдивость этой истории поверить не могу. Сами посудите, это конец 1909 года. Мандельштаму почти девятнадцать лет. Вы можете себе представить, что с ним пришла мама? Да еще и говорила так, как об этом пишет Маковский: «Мой сын. Из-за него к вам. Надо же знать, наконец, как быть с ним. У нас торговое дело, кожей торгуем. А он всё стихи да стихи! В его лета пора помогать родителям. Вырастили, воспитали, сколько на учение расходу! Ну что ж, если талант — пусть талант… Но если одни выдумки и глупость — ни я, ни отец не позволим. Работай как все, не марай зря бумаги… сделайте одолжение — скажите, скажите прямо: талант или нет! Как скажете, так и будет…» Я не могу представить, что мама Мандельштама Флора Осиповна произнесла подобную речь. Она была очень погружена в русскую литературу и культуру.

Вообще «Воспоминания» Маковского являются частицей блока разных воспоминаний, где Мандельштам предстает таким диким воробушком, не от мира сего, чуть ли не клоуном, недобросовестным, но милым должником. Эдакий нищий поэт-декадент, пребывающий в своих эмпиреях вместе со своими аонидами. Ничего подобного: Мандельштам был непрактичный, но очень земной человек.

— Он ведь даже входил в партию эсеров. С чем связан интерес Мандельштама к революционному движению начала века?

" alt="" />

— Мандельштам был сыном своего времени и, если угодно, своего сословия — разночинного де-факто (номинально купеческого). Его политические убеждения сложились в 1905–1907 годах, в последние годы учебы в Тенишевском училище и в годы первой русской революции: именно она была главным революционным переживанием его жизни. Он остро чувствовал свою абстрактную сословно-классовую, а точнее — урбанистическую вину перед тем, что тогда называли, столь же абстрактно, народом, разумея под ним полуграмотных и полусвятых бородатых мужиков в немного абстрактных лаптях. О пролетарской бедноте, как и о местечковой голытьбе, он задумывался гораздо меньше.

Основными движущими силами Первой революции были эсдеки (большевики и меньшевики) и эсеры. Мандельштам был под большим влиянием обеих партий, причем сначала тяготел к эсдекам, а эсером стал после того, как его «перевербовал» лучший друг Борис Синани, в доме отца которого — психиатра Бориса Наумовича — часто собирались эсеры. Мандельштам тоже там бывал. Его по-мальчишески привлекала эсеровская романтика, но если он и был революционером, то только в поэзии. Хотя его первые стихи 1906 года, подписанные псевдонимом Фитиль, были гражданскими, в духе Некрасова и Надсона. Оказавшись в 1907–1908 годах в Сорбонне, Мандельштам на короткое время увлекся анархизмом, но постепенно вирус политики ослаб и его оставил, зато он заразился поэзией.

— Почему его привлек именно акмеизм?

— Привлек — неточное слово. Мандельштам и есть акмеизм, сколь бы разношерстной ни была шестерка акмеистов. Акмеизм возник как некое противостояние тому, что господствовало в литературной жизни Серебряного века, прежде всего символизму. Акмеисты делали шаг в сторону правды жизни. В статье «Утро акмеизма» 1913 года Мандельштам утверждал: «Сознание своей правоты нам дороже всего в поэзии, и, с презрением отбрасывая бирюльки футуристов, для которых нет высшего наслаждения, как зацепить вязальной спицей трудное слово, мы вводим готику в отношения слов, подобно тому, как Себастьян Бах утвердил ее в музыке».

В 1923 году, в письме ко Льву Горнунгу, Мандельштам писал, что акмеизм — это попытка быть судьей над поэзией, а не самой поэзией, и как бы отрекался от акмеизма, но позже, уже находясь в ссылке в Воронеже, в феврале 1935 года, на творческом вечере в редакции газеты «Коммуна» он определил его как «тоску по мировой культуре».

— Не могу не спросить о романе Мандельштама с Цветаевой. Чего было больше в этих отношениях: поэтической влюбленности или реальных чувств?

— Первый раз Мандельштам и Цветаева увиделись в Коктебеле в 1915 году, в доме Максимилиана Волошина. В следующем, 1916 году они встретились на «нездешнем вечере» в доме Каннегисеров — семьи, которая была знакома им обоим. Там-то у Осипа Эмильевича и вспыхнули чувства к Марине Ивановне. Она отвечала ему сестринской и поэтической взаимностью, но не более. Романа в общепринятом смысле слова между ними не было. Зато случилась невероятная поэтическая перекличка. Все московские стихи Мандельштама 1916 года, в том числе знаменитое «В разноголосице девического хора», посвящены Цветаевой. Она отвечала ему своими дивными стихами.

Влюбленность Мандельштама прошла после того, как он, совершенно неожиданно для Цветаевой, приехал к ней в Александров. Отношения стали ровнее и уважительнее, а со временем — даже критичными. Например, Цветаева резко высказалась о книге Мандельштама «Шум времени». Тем не менее когда Мандельштамы приехали в 1922 году в Москву, то первое время они жили у Марины Ивановны, в Борисоглебском переулке.

— Насколько Мандельштам был влюбчивым человеком?

— Мандельштам был влюбчивым, но не был донжуаном. Он загорался отношениями, чувства его ослепляли, и он не вполне адекватно видел то, как «она» относится к нему. Взаимных счастливых влюбленностей у Мандельштама практически не было. За художницей Анной Зельмановой, которая написала его портрет, он поехал на фронт Первой мировой войны, под Варшаву, где стоял ее госпиталь, почему-то думая, что она его полюбит. Но у нее-то были совершенно другие увлечения и планы! Такой отчаянный поступок — проявление некоего поэтического эгоцентризма. Мандельштам писал:

Это как раз такое горькое похмелье от односторонних по своему результату влюбленностей. Но с Надеждой Яковлевной, несмотря на трудности и трения, Мандельштам обрел подлинную гармонию.

— До сих пор идут споры вокруг крещения Мандельштама. В какой степени это был для него вынужденный шаг и какую роль играло христианство в его поэзии?

— Давайте разделим разные ингредиенты вашего вопроса. Мандельштам крестился в мае 1911 года в Выборге, в методистской церкви у кальвинистского пастора Розена. В этой процедуре крещения ничего, кроме прагматики, не было. Мандельштам не был убежденным кальвинистом, православным или католиком. Просто у кальвинистов эта процедура была проще и стоила меньше. Это был оптимальный вариант, которым воспользовались десятки тысяч евреев в то время. Если бы Мандельштам не крестился, ему бы пришлось оставить Петербург, а он категорически не хотел уезжать из этого города, где он в это время — уже известный поэт.

Другое дело, что Мандельштам воспринимал христианство как часть своей личности, как частицу самого себя, но через призму культуры, а не конфессионально. Он пропускал через себя многое. Мы знаем и его «католические» стихи о Риме 1915 года. Слышатся в стихах и православные мотивы. Разумеется, он был в курсе и буддизма, и ислама. Нотки, связанные и с тем, и с другим, время от времени тоже возникали в его поэзии или прозе. Конечно, в этом букете роль христианства, в особенности православия, самая существенная. Но религией Мандельштама была культура.

— Поэтические отклики Мандельштама на события 1917 года противоречивы. С одной стороны, он восклицал: «Прославим, братья, сумерки свободы», а с другой — писал: «И в декабре семнадцатого года все потеряли мы, любя». Как он воспринимал революцию?

— Вы забыли упомянуть еще одно его стихотворение ноября 1917 года:

Когда октябрьский нам готовил временщик

Ярмо насилия и злобы,

И ощетинился убийца-броневик,

И пулеметчик низколобый…

Мандельштаму импонировал Андре Шенье — поэт, отрицавший революцию со всеми ее эксцессами и поплатившийся за это жизнью. Отношение Мандельштама к революционным событиям было сложным и менялось. Сначала он надеялся на то, что все зло, свергнутое революцией, ушло. Мандельштам был невысокого мнения о Российской империи, говоря: «Я там ничего не забыл». Но вскоре и в СССР началось то, после чего Мандельштам те же слова мог бы сказать и про советскую власть. Вместе с тем временами ему хотелось и шагать в ногу. В 1928 году, отвечая на вопрос анкеты «Революция и мы», он отвечал: «Приношу революции дары, ей не востребованные».

— Именно желанием шагать в ногу объясняется его приход в «Московский комсомолец»?

— Не только. В 1929 году Мандельштам в бытовом отношении был в очень трудном положении. Своего жилья не было, постоянной работы — тоже, не на что было жить. Поэтому «Московский комсомолец» был Мандельштаму очень интересен как служба. Его воспринимали — а он подыгрывал этому — как ценного мастерового-попутчика, несущего комсомольским поэтам полезные для их роста плоды культуры или хотя бы культурности. Многие из тех, кто с ним общался, именно так его и воспринимали — и были ему за эти уроки благодарны.

Мандельштаму нравились люди, которые с ним работали, их человеческие качества. Однако от самой работы в газете он испытывал куда как более сложные чувства, описав их в стихотворении «Квартира тиха, как бумага». Там есть такие строчки:

Наглей комсомольской ячейки

И вузовской песни бойчей,

Присевших на школьной скамейке

Учить щебетать палачей.

— Что для Мандельштама стало точкой невозврата, после которой появились стихи «Мы живем, под собою не чуя страны…»?

— Всю свою жизнь при советской власти он к этому до известной степени шел. В 1920-е годы ему перекрыли читательский кислород, и жизнь его была устроена так, что вместо стихов, которые многие журналы отказывались печатать, ему пришлось заниматься иссушающим мозг занятием — переводами прозаических текстов ради куска хлеба. Хотя переводчиком, в том числе прозы, он был блистательным!

Все, что происходило в стране, Осип Эмильевич очень хорошо видел: борьбу ли с троцкистами, участившиеся аресты, систему доносительства… Его стихотворение 1933 года «Холодная весна. Голодный Старый Крым…» — один из первых откликов на голодомор, ставший результатом коллективизации. Это все накапливалось, и хотя все это видели, но не каждый мог написать такое стихотворение, как «Мы живем, под собою не чуя страны».

— Более того, Мандельштам открыто читал это стихотворение своим знакомым. Откуда такое бесстрашие?

— Мандельштам считал, что поэт подотчетен только одной инстанции, и это не государство или писательская организация — это тот внутренний голос, который нашептывает ему стихи. В стране, где на все нужно брать разрешение, где все зарегулировано и состоит из запретов, поэт, когда пишет стихи, плюет на это, ворует запретный воздух и наотрез отвергает претензии что-то запрещать.

Мандельштам словно искал своей судьбы — и, как ни странно, три-четыре года жизни себе подарил. Сталину эти стихи понравились. Я уверен, что Сталин их знал и что из них понял: его методы действуют. «Люди боятся — это страх. Именно этого я добиваюсь». Эти стихи тогда были большим вызовом, риском, и быть расстрелянным за них — наверное, проще всего, но наказание было мягким: ссылка в Чердынь, замененная на высылку в Воронеж. Сталинская премия, так сказать.

— В Чердыни Мандельштам сошел с ума и даже выбросился из окна больницы. Что стало причиной помешательства поэта?

— Мандельштам отправился в Чердынь сразу после тюрьмы, и многих подробностей того, что с ним происходило в заключении, мы не знаем. Но со слов Надежды Яковлевны известно, что к нему применялись меры психологического воздействия: светили лампой в лицо, включали и выключали свет… Так что тюремный и посттюремный психоз вполне возможен. У Мандельштама возникла мания преследования: мол, в 6 вечера его должны убить. Он не замечал мелкого обмана со стороны персонала и Надежды Яковлевны, когда они всякий раз прокручивали стрелки через 18.00.

Конечно, психическое состояние Мандельштама и в Чердыни, и в Воронеже было нестабильным и поколебленным. Кроме того, зная, какими бывают нервные приступы и как они выглядят, он их иногда сознательно симулировал, полагая, что это ему каким-то образом на пользу.

— Поражает, что фактическими соучастниками второго, смертельного ареста Мандельштама в 1938 году стали писатели Ставский и Павленко, которые написали донос главе НКВД Ежову. Откуда такая ненависть к поэту?

— О да, это уникально! Ставскому Мандельштам просто надоел. «Помогите решить вопрос о Мандельштаме» — пишет он Ежову зимой–весной 1938 года! Разве Ежов — не нарком Большого террора, развязанного в 1937 году? Мандельштам был и классово, и стилистически чужд. Это было в духе времени. Судьбы-«вопросы» многих поэтов и писателей были «решены» в непосредственном контакте писательского и политического начальства.

— Что было известно о трагической судьбе Мандельштама?

— Надежда Яковлевна узнала о гибели мужа в 1940 году. Она писала: «В июне сорокового года брата Осипа Мандельштама, Шуру, вызвали в ЗАГС Бауманского района г. Москвы и вручили ему для меня свидетельство о смерти О.М. Возраст — 47 лет, дата смерти — 27 декабря 1938 года. Причина смерти — паралич сердца. Это можно перефразировать: он умер, потому что умер. Ведь паралич сердца это и есть смерть… и еще прибавлено: артериосклероз…» Тогда было принято эвфемизмами сообщать родственникам расстрелянных кривду, а не правду. Поэтому доверия у Надежды Яковлевны к этой дате не было.

Тут и возникло несколько версий. Якобы Мандельштама видели живым на Колыме, и все называли его Поэт. Другая версия — что его утопили блатные в сортире во Владивостоке. Были даже такие слухи, что Мандельштам в Ельце был захвачен немцами, оккупировавшими город, и ими расстрелян, то есть что он — чуть ли не жертва Холокоста.

— Как он умер на самом деле?

— Сегодня мы располагаем не фальсифицированными, а подлинными документами. Врач Кресанов зафиксировал смерть Мандельштама 27 декабря 1938 года в 12.30. Это было через два дня после того, как в лагере сняли тифозный карантин. На прожарке Мандельштам упал в обморок, а потом попал в больничку. На простыне прошел последний день его жизни. Было произведено сличение отпечатков пальцев живого и мертвого. Не было вскрытия его трупа, но вполне можно представить, что этих трупов было очень много — не расстрелянных, а умерших.

— Насколько сегодня велик интерес к Мандельштаму?

— На фоне того, что книги выходят достаточно скромными тиражами, Мандельштам смотрится достойно: публикуются все новые книги о нем, готовятся новые научные комментированные издания.

Мандельштам не безнадежен и при «пересадке» в новые форматы. Например, 14 января будет запущен так называемый трибьют: двадцать известных рэперов постсоветского пространства приготовили оригинальные треки на стихи Мандельштама — в том числе на украинском, грузинском, белорусском. Топовые рэперы часто прибегают к взаимодействию с мандельштамовскими текстами — например, Oxxxymiron или Noize MC, который написал песню для фильма Либерова «Сохрани мою речь навсегда». Такие попытки синтеза предпринимаются не типично мандельштамовской аудиторией. Посмотрим, насколько они будут успешны — но думаю, что будут, потому что «есть ценности незыблемая скáла»!