Они всерьез играют в то, что могут умереть

Донбасс.

Когда я там оказываюсь, среди окопов с осыпающейся глиной, среди бойцов в разнокалиберной форме, смеющихся, улыбающихся в нескольких сотнях метров от позиций врага, я всегда чувствую одно желание.

Усыновить всех этих больших дядек с крупными руками шахтеров и тоненьких мальчиков, вчерашних школьников, интеллигентных добровольцев с двумя-тремя высшими образованиями и бывших крестьян, мечтающих после войны завести домик со скотиной. Усыновить, стать огромной, чтобы обнять всех-всех и улететь с ними за синие леса, за белые горы, за далекие города. 

Но они выбрали стоять здесь и умирать за родину.

Сутки назад ты был в Москве – и вот ты здесь, по колено в грязи. Автомат работает так, словно кто-то стучится в дверь. Мины ложатся далеко, на них даже не оборачиваются, определяя траекторию по слуху.

– Ну что у вас нового в России, что? – жадно спрашивают.

– Поправки в Конституцию, – застенчиво перечисляю я, – еще коронавирус вот...

Про коронавирус есть шутка: «А в ДНР есть коронавирус? Есть, уже две недели на подвале в МГБ сидит». Ну это местный юмор такой.

Смеются.

Вечером я сижу и смотрю новости. В новостях паника: в Москве раскупают гречку. Гречки не хватает. Мы все умрем от коронавируса. Спасет нас только гречка и туалетная бумага.

Гречку. Господи, они раскупают гречку! Они всерьез играют в то, что могут умереть. И зачем им туалетная бумага?

Щекотать себе нервы, добавляя адреналина просмотрами апокалиптических фильмов, приятно. Здесь шестой год постапокалипсис. Поселок Березовское простреливается, в нем почти не осталось жителей. Хмурый одинокий мужчина курит на крыльце, отмахивается, не хочет разговаривать с журналистами.

Интересно, привозят ли ему гуманитарщики пресловутую гречку? Какой-нибудь противник присоединения Донбасса мог бы сделать отличный хайп на этой теме. «В то время, когда простым москвичам так не хватает гречки, «белые КамАЗы» везут ее в зону военных действий...». Дарю идею.

Кадр: мы идем по открытой местности, дистанция пятнадцать метров. «Если прилетит мина, и мы будем идти кучно, – объясняет ведущий нас хмурый разведчик, – то зацепит всех. Если соблюдать дистанцию, есть шансы, что кто-то останется. Индивидуальный перевязочный пакет и жгуты, если что, у меня в разгрузке».

Кадр: худой кот свернулся на плече старшего лейтенанта. Кот этот не боится мин, то ли оглох, то ли по-самурайски принимает свою судьбу; во время минометного обстрела он деловито собирает контуженных мышей.

Кадр: человек с автоматом уходит в темноту, закрывает за собой дверь домика, где мы расположились на ночлег. Я не сплю, слышу стук. Встревоженно приподнимаюсь. Стук раздается громче, я понимаю, что это пулемет.

Мы живем в эпоху постмодерна, плодящую слишком много лишних смыслов. Мы сгребаем гречку с полок, потому что это смутная и искаженная память о послевоенных годах, и туалетную бумагу, потому что в 2009 году читали новости об эпидемии холеры на Гаити. То, что кажется нам важным – смесь прочитанного, услышанного, обсужденного в Facebook и затем усвоенного.

Здесь: стенд с улыбающимися лицами, некоторые из них перечеркнуты черной ленточкой. Я вглядываюсь в этот стенд, и мне упорно кажется, что одну из фотографий сделала я во время какого-то из прошлогодних репортажей. Я точно видела этого человека, он мне понравился, а теперь перечеркнут черной ленточкой. Последним серьезно смотрит со стенда связист Антон Коровин, он погиб 18 февраля, его знали многие мои друзья, я переписываюсь с его девушкой.

Копай окопы, чтобы выжить, прямо поверх старых траншей, еще Великой Отечественной. Стреляй, чтобы выжить. Ходи за водой под огнем, вари борщ, не смей впадать в уныние. Должна хорошо работать связь. Наблюдай за перемещениями врага, докладывай соответственно.

Над краем окопа – трава, и она тянется по степи до самых вражеских окопов. На травинке ползет божья коровка.

Настоящее.

Это – настоящее.