Концепт политкорректности, начавшей обретать свой нынешний смысл где-то в 1960-х, за несколько десятилетий получил статус полноценной идеологии, пытающейся подчинить тотальному диктату все культурное пространство Запада. Повсеместная за неосторожно сказанное слово, подобно лесному пожару, перекинулись с актуального высказывания на художественное наследие минувших эпох – литературу, скульптуру и даже музыку.
Приведу несколько цитат из замечательного исследования Елены Кушнир «Лев Толстой, я рада, что ты мертв»:
В 2015 году в письме, опубликованном в газете «Вашингтон пост», учительница литературы из колледжа Сакраменто Дана Дусбайбер поведала, что не преподает своим студентам Шекспира, потому что он «белый и мертвый».
Критик The Guardian Данута Кин считает, что обращение Шекспира с женскими персонажами заслуживает тэга #MeToo в твиттере: «Найдите у Шекспира женщину, которая умна, сильна и обладает властью, и она обязательно закончит безумием (Офелия в «Гамлете»), молчанием (Сильвия в «Двух веронцах») или смертью (Гонерилья и Регана в «Короле Лире»). А если ей присуще какое-то достоинство, ее убивают в финале (Джульетта в «Ромео и Джульетте», Дездемона в «Отелло»)».
Театральный режиссер Кэти Митчелл усматривает в «Гамлете» токсичную маскулинность: «Я нахожу «Гамлета» оскорбительным с точки зрения гендера. Эта пьеса – что-то вроде чествования жестокого депрессивного мужчины, от которого я порядком устала».
|
Таких примеров в статье множество. У современной культурной элиты Запада масса претензий не только к Шекспиру: все произведения, не прошедшие тест на отсутствие сексизма, расизма, гомофобии, заносятся в список реакционных, унижающих человеческое достоинство, а потому подлежащих либо переделке, либо полному удалению из культурного оборота.
Это очень похоже на то, что происходило в Советском Союзе, когда в нем безраздельно властвовала марксистско-ленинская идеология. У нас тоже был реестр неудобных или запрещенных писателей и произведений, в которых подвергались критике основы одержавшего победу революционного учения. Вспомним хотя бы роман Достоевского «Бесы», который опубликовали уже в брежневские времена, – тираж издания, подготовленный в 1930-е годы, был почти полностью уничтожен.
Собственно, при строжайшем соблюдении параметров соответствия верному направлению мыслей под нож должна была бы пойти вся русская литература, лучшие представители которой считали русский бунт «бессмысленным и беспощадным». Но полностью рвать связи с культурным наследием большевики не могли, поскольку им все же был необходим фундамент для демонстрации диалектического перехода истории в идеальное качество революционного времени. Поэтому они ограничились перетолковыванием явлений культуры, записывая писателей, поэтов и мыслителей в предреволюционеры, в которых уже жил мятежный дух, не имевший возможности получить должное оформление из-за исторических условий.
На ограниченных участках диктат марксистско-ленинского взгляда на систему вещей был почти всеохватным. Например, кандидатские и докторские диссертации по гуманитарным наукам в обязательном порядке должны были содержать в предисловии цитаты из классиков «единственно верного учения». На периферии контроль со временем слабел, но список запрещенной литературы существовал вплоть до распада СССР.
Сейчас кажется, что западная кампания по разоблачению и деконструкции сексистских, расовых или гендерных стереотипов прошлого носит в высшей степени большевистский характер. С таким же воодушевлением революционеры двадцатых годов рвали на части буржуазную культуру, находя следы реакции везде – даже в произведениях писателей, исповедовавших принцип «искусство ради искусства». Идеократия, которая начинает все более бескомпромиссно управлять западным дискурсом, кажется даже более тотальной, нежели диктатура пролетариата.
Отличие в том, что марксизм-ленинизм считал целью истории человека труда, то есть персонажа, не полностью отвязанного от традиции, реалий жизни и созидания. А диктатура политкорректности опирается в своем представлении о человеке на идею безграничного права на социальное и тотальную дискредитацию тех форм быта, отношений и чувств между людьми, которые в течение всей человеческой истории лежали в основе функционирования общества. Семья, брак, любовь – все это ценности низшего порядка, уступающие по своему значению праву на изменение пола и обеспечению доминирующих позиций женщинам, сексуальным меньшинствам и представителям расовых групп, признанных жертвами дискриминации в прошлом.
|
|
Товарищеские суды в несколько видоизмененном виде профессиональных гильдий, медийного сообщества, левацкой интеллигенции и мгновенно устраивают расправу над теми, кто посмел подвергнуть сомнению величайшие завоевания современности – возможность выбрать из насчитывающих уже десятки видов гендерных идентичностей свой уникальный пол или отринуть как глубоко отвратительный образ консервативного гетеросексуального белого мужчины.
Человеческое существо в этой системе ценностей получило право на удовлетворение тех потребностей, которые во всех прежних культурах подлежали контролю и ограничению. Это телесность, высшим выражением которой становятся такие виды сексуальных отношений, которые подразумевают не репродукцию, а исключительно удовлетворение актом соития. Это нацизм, буйствующий в нарративе дискриминируемых в прошлом этнических и расовых групп. Отдельная история – исступленный феминизм, который также базируется на комплексе жертвы: женщина, чьи права были ограничены, должна получить возможность расквитаться с притеснителями по полной.
В России цензура отменена. Со свободой слова у нас не так чтобы совсем все в порядке. В области политического высказывания иногда вводятся (весьма, кстати, нечастые) ограничения, но они не мешают журналистам из оппозиционных медиа и политикам либерального толка свирепо обличать злодеяния «кровавого режима», так что в целом это пространство можно считать свободным или почти свободным. Что же касается «проклятых вопросов», на которые политкорректность наложила строжайший запрет, то здесь мы остаемся площадкой, где означенные табу принципиально невозможны.
В России абсолютно свободно можно обсуждать любые темы, которые культурный западный человек уже научился воспринимать как скандальные или опасные.
В этом смысле нашу страну следует признать территорией, где свобода слова сознательно берется под защиту, а телесность не восторжествовала над духом. Более того, тот человек, которого сочли идеалом на Западе, у нас законодательно признан существующим, но не имеющим права рекламировать свои ценности, тем более вводить их в общественный оборот как норму высшего порядка. Запрет на пропаганду гомосексуализма – это не об ограничениях на формы сексуальных контактов, но о том, что пол не есть выбранный социальный конструкт, а традиционные формы общественного быта и отношений были и остаются основой здорового и органичного существования общества.
С чем я нас и поздравляю.
Комментарии (0)