Развитие «Арабской весны» сегодня – это затухание основных региональных конфликтов, сочетающееся с расползанием конфликтных зон. Сирийский конфликт близок к полному исчерпанию своего потенциала, но конфликтогеннная зона вокруг него расширяется как в сторону Восточного Средиземноморья, так и в сторону Южного Кавказа – географически они неотделимы, а по своему человеческому и военно-стратегическому материалу уже соединились. Это касается и ливийского конфликта, где, кажется, замаячила реальная перспектива урегулирования, но преград расползанию конфликта в направлении сахельской зоны пока что не видно.
Не менее интересно и то, что происходит с политической архитектурой региона в постконфликтный период. Три наиболее значимых страны Арабского Магриба – Алжир, Марокко и Тунис – оказались отделены от остальной части региона ливийским рвом. Процесс сближения структуры и качества их политических институтов, казалось, создает объективные предпосылки для их интеграции. Однако политические противоречия двух ведущих государств – Марокко и Алжира – пока являются непреодолимым препятствием для этого. Активное участие любой из стран в общерегиональных процессах представляется мало реалистичным.
В отличие от доконфликтного периода, сегодня ни одна из арабских стран не может претендовать на лидирующие, а тем более на доминирующие позиции в регионе. В начале «Арабской весны» и на стадии возгорания сирийского конфликта на эту роль претендовала Саудовская Аравия, однако затем ее влияние стало ослабевать, пока не ослабло совсем. Сейчас ни у одного из арабских государств нет экономических, политических, военных и духовных ресурсов, чтобы взять на себя эту роль.
В этих условиях на доминирующие позиции выдвинулись три неарабские страны, которые еще недавно никак не воспринимались арабским общественным мнением как ближневосточные державы – Турция, Иран и Израиль. Причина этого – не «Арабская весна», она лишь стала катализатором.
По мере ослабления, а затем и ликвидации ИГИЛ*, которое рассматривалось почти повсеместно как экзистенциальная региональная угроза. А с тем, кого считать новой угрозой – есть вопросы. Восприятие в качестве таковой Израиля, которое с 1948 года было почти всеобщим, сегодня ограничивается лишь Палестинской автономией, Сирией, Ираном и отчасти Ливаном.
 |
Вместе с тем в странах Персидского залива, начиная примерно с 2013 года, в качестве экзистенциальной угрозы стал восприниматься Иран (эта тенденция присутствовала и ранее, однако доминирование Ирана в Ираке, его растущее присутствие в Сирии и увеличивающаяся роль «Хезболлы» в Ливане довели эти фобии до уровня почти мистического страха.
Играя на этих фобиях, Иран прибегает к многоаспектному троллингу, например, используя йеменских хуситов в качестве угрозы против Саудовской Аравии и отчасти ОАЭ). Антииранские фобии стали связующей осью между Израилем и аравийскими монархиями, вокруг которой стало возможным открыто выстраивать ранее державшиеся под спудом взаимные интересы.
Турция восприняла «Арабскую весну» с ее исламской составляющей как шанс для продвижения неоосманистского дискурса и регионального доминирования с элементами не только косвенного (через прокси), но и прямого военно-политического присутствия в Сирии, Ираке и Ливии. В результате в Израиле и странах Аравийского полуострова растет ощущение, что уже не Иран, а Турция становится растущей экзистенциональной угрозой в регионе. Это ощущение разделяют Египет и страны Восточного Средиземноморья. А также Греция и Кипр, которые не в последнюю очередь усилиями Турции вовлекаются в орбиту Ближневосточного региона. Стоит ли говорить, что Сирия на сегодняшний день воспринимает Турцию, наряду с возглавляемой США коалицией, в качестве главного врага. А Иран расценивает, как враждебные, действия Турции в Иракском и Сирийском Курдистане. Также антитурецкий настрой в Тегеране усилила последняя карабахская война, в которой Иран усмотрел прямую угрозу для своей государственности.
Угрозы регионального доминирования Ирана и Турции способствовали заключению «сделки века». Хотя прямыми фигурантами установления дипломатических отношений с Израилем стали ОАЭ и Бахрейн, совершенно очевидно, что эти соглашения вряд ли стали бы возможными без отмашки со стороны Саудовской Аравии. Независимо от того, сколько еще арабских стран и когда присоединятся к этому соглашению, уже ясно, что «сделка века» коренным образом меняет архитектуру взаимоотношений на всем Ближнем Востоке.
Для Израиля это не только существенное расширение «пояса безопасности» и сведение к минимуму уровня потенциальных региональных угроз, но и возможности технологической экспансии, начиная с объединения усилий с экономически наиболее успешными ОАЭ. Учитывая также отношения Израиля с Египтом и Иорданией, это будет означать относительно органичное вписывание Израиля в общую ткань Ближнего Востока.
Что касается доминирующей роли Турции и Ирана в регионе, нельзя не отметить, что с 2018 года этот тренд сталкивается с растущими ограничителями. В значительной степени это связано с исчерпанием потенциала исламистского дискурса как в его суннитском, так и в шиитском вариантах. Поражение ИГИЛ, а затем и сведение до минимума значения «Нусры» и других производных «Аль-Каиды» (организации запрещены в России) стало одним из наиболее ярких, но не единственным показателем того, что слоган, выдвинутый в свое время основателем движения братьев-мусульман Хасаном аль-Банной «Ислам – вот решение», сам по себе больше не работает.
Еще в 2019 году в протестных антиэлитных движениях в Алжире, Судане, Ливане и Ираке исламистская составляющая либо ушла в маргинальную сферу (как в Алжире), либо подверглась остракизму (как «Братья-мусульмане» в Судане), либо вообще стала превращаться из субъекта в объект протестов (по крайней мере, косвенно и частично), как в Ливане и Ираке.
В Сирии это привело к маргинализации и моральной деградации протурецких прокси, которые стали превращаться во враждующие между собой банды мародеров. Но наиболее любопытно эта тенденция проявилась в Ираке, где антикоррупционное и антиэлитное восстание шиитских в своем большинстве масс против преимущественно шиитского же политического класса оказалось, кроме всего прочего, направленным против выращенных Ираном военизированных шиитских группировок, а затем и вовсе приняло открыто антииранский характер.
Не менее показательно и антиэлитное восстание в Ливане, направленное против всех форм конфессионализма и поставившее тем самым под сомнение прежде всего прочность доминирования в местном политикуме проиранской «Хезболлы».
Лабильность политической ситуации на Ближнем Востоке оставляет неплохие шансы для продолжения во многом оправдавшего себя курса многовекторной политики, который позволил России занять достаточно прочные позиции в регионе. Особенно на фоне нестабильной политики США, где смена администраций ознаменовалась изменением баланса лоббистских групп, во многом определяющих характер ближневосточного курса Вашингтона.
Вместе с тем имеются явные признаки того, что нынешняя команда американской администрации будет отличаться большим профессионализмом по сравнению с командами как Трампа, так и Обамы. Это предвещает подвижки американцев на саудовском, иранском, турецком, израильском и других направлениях. Которые неизбежно приведут к обострению конкуренции в регионе между США и РФ, учитывая тот факт, что американский курс на всестороннюю конфронтацию с Россией будет продолжен.
Константин Труевцев примет участие в Х Ближневосточной конференции клуба «Валдай», которая пройдет 30-31 марта в Москве.
* Организация, в отношении которой судом принято вступившее в законную силу решение о ликвидации или запрете деятельности по основаниям, предусмотренным ФЗ "О противодействии экстремистской деятельности"
Комментарии (0)