И вот опять...
Интеллектуальное сознание любой социальной общности — нации, народа, цивилизации — по своей природе склонно к рефлексии. Российское «коллективное я» рефлексивно вдвойне. По крайней мере, в последние два столетия вопрос «кто мы?» успел изрядно надоесть если не всем, то многим. А ответ чаще всего является неким ритуальным действом, тем самым паллиативным бальзамом, призванным, конечно же, не полностью залечить раны дня сегодняшнего, но хотя бы ослабить боль креативного класса за державу. На наш взгляд, существуют две причины такой ситуации. Первая — это установка на черно-белое понимание истории России, тот самый «маятник», который гарантированно приводит нас в лоно «значимого другого», то есть условного «Запада». Отсюда и соответствующая система координат, в которой история России понимается как вечный поиск некой метафизической (а не воспроизводство аутентичной по своей сути) идентичности — глобальной, цивилизационной и т. д. — в трехмерном пространстве «Запад — не-Запад — анти-Запад».
Вторая причина известного кризиса историко-философского знания в сегодняшней России — как ни странно, его фактологичность и детальность. То самое стремление найти то ли «истину», то ли «историческую правду» и параллельно — обуздать всевозможных «фальсификаторов истории», игнорируя при этом очевидные исторические факты...
Я, конечно, понимаю, что дьявол — в деталях, но давайте, дорогие друзья, исходить из того, что российская история — всё же не дьявол во плоти, а ценность a priori, и никакие «сталины», «ельцины» и прочие «пакты молотова-риббентропа» не в состоянии её девальвировать. Да, спор о деталях важен и имеет существенное значение. Но всё же все попытки свести историческую панораму российской государственности к вопросу «а вы за красных или за белых?» (или тем более «нужен ли нам Ельцин-центр?») выглядят не вполне состоятельными.
И вот опять... Всплеск... Историческая дискуссия вновь врывается в «большую» политику. В который раз тяжёлую роль инициатора взял на себя Владислав Сурков, рассказавший и о «глубинном народе», и о «долгом государстве» Путина. Желания опровергать Суркова у меня нет. Желания соглашаться с ним — тем более. Единственное желание — размышлять о Государстве Российском, неких важных вехах его исторического пути. Размышлять, не претендуя при этом на глубину исторического познания, а руководствуясь, возможно, эмоциями и «остаточными» знаниями из еще советских учебников истории. Просто попытаться обозначить константы исторической эволюции государства Российского, которые, как представляется, могут быть интересны и сегодня, и завтра. Я сознательно говорю о России-государстве, а не о народе или стране-России. С ними, как раз, по-другому. Они -объект изучения социальной истории, науке о вещах и фактах, той самой исторической социологии, о которой писал великий Ключевский. С государством — сложнее. Оно, как политическая репрезентация народа, нуждается именно в политическом осмыслении. Поэтому, «и вот опять»...
Политический взгляд на нашу общую историю: кто мы такие?
Первый вопрос, на который приходится отвечать, рассуждая и о «долгом государстве Путина», и о «неминуемом конце режима», и о российской идентичности — «а откуда...Земля Русская?». Действительно, друзья, откуда? Киев? Новгород? Древняя Русь? Это, вообще, мы? Это наши предки, или пращуры Порошенко-Тимошенко-Зеленского и прочих «укров-ариев»?
Ответ многим не понравится, и он настолько старый, что даже диву даешься. Найти его можно, опять же, у великих российских историков ХIХ века — славянский союз племен на Карпатах, Гардарика как торговая цивилизация (и замечу, друзья, ТОРГОВАЯ, никакой там «мобилизационной экономики»), Новгородская Русь, сложный этнический синтез славянского и финно-угорского начал...
Это важно. В контексте того, что этногенез русского народа неразрывно связан со становлением Древней (а не только «Киевской») Руси. И украинского народа — тоже. Так что все попытки обвинить современную Россию, что она что-то там «присваивает» и занимается «приватизацией истории» заведомо нелепы. Под «приватизацией» наши «партнеры» в Киеве и Минске, очевидно, подразумевают Владимира Крестителя в центре Москвы и Ярослава Мудрого на тысячной купюре. Но здравый взгляд на вещи показывает, что и тот, и другой вполне себе «наши», российские, в равной степени — как и украинские, и белорусские. Наши — цивилизационно, но никак не политически. Ибо Государство Российское как политический организм, в коем мы все существуем и по сей день, возникло при принципиально иных обстоятельствах и в другое историческое время. И к возникновению его и Ярослав с Владимиром, и «Киев — мать городов русских» имеют отношение косвенное, символическое. Почти как король франков Хлодвиг к пятой республике Шарля Де Голля. Или Колумб к современной Колумбии. Очевидно же, что Колумбия не была бы Колумбией без великого генуэзца. Но вот сам Колумб никак не тянет на роль «отца» колумбийской государственности. И не только по причине, что есть Боливар...
Государство Российское сквозь призму персоналий: несколько штрихов
Россия как суверенное геополитическое образование появляется на карте мира в конце ХV столетия — период правления Ивана Великого. То самое «государство Ивана III», о котором пишет Сурков. Вполне допускаю, что Иван III не очень хорошо известен широким массам населения, о чём ярко свидетельствуют многочисленные опросы, исследования и конкурсы, посвященные исторической памяти современного российского общества. Вопрос. Почему?
То ли его образ слился с образом грозного внука, то ли не вписывалась фигура великого властителя в официальный исторический дискурс. Причем — ни в какой из дискурсов. Ни в условный «романовский», имперский (действительно, а как же Пётр, зачем нам два «великих»?). Ни в сталинский, советский. Ни в «реформаторский», имитационно-либеральный образца 1990-х гг. Почему не вписывалась — в принципе, понятно. Либералом Иван Великий не был уж точно: ни по тем меркам, ни тем более — по нынешнем. А вот все остальные «великие» и не очень правители на его фоне заметно тускнели. И, пожалуй, самое главное: ну не встраивался этот «государственник» в миф о России как о «евразийской державе», некой квинтэссенции «антизапада» во всевозможных его проявлениях. Жена — католичка, арихитекторы — итальянцы и всё такое... И самое главное, его правление — демонстрация того факта, что Российская государственность и национальная модернизация возможны без непрерывного властного террора, а российский народ вполне себе умеет «жить и работать» без всяких там мобилизационных сценариев, тотального и агрессивного «эффективного государственного менеджмента», всепроникающего контроля со стороны «столоначальников».
И еще одна историческая ремарка. Так уж сложилось, что у нас любят искать «корни», предпосылки, предшественников и т. п. Были ли они у Ивана Великого? Разумеется, пришел он не на пустое место. Не знаю, был ли какой «великий замысел» у Ивана Даниловича (того, который Калита), но он вполне может считаться такой фигурой. И это важно, ибо, размышляя в персоналистской системе координат «предшественник-преемник», вполне можно говорить и о государстве «Ивана Калиты — Ивана Великого», и о государстве «Алексея Тишайшего — Петра Великого», и о государстве «Ленина-Сталина». И даже о государстве «Ельцина -Путина», как бы последнее ни казалось странным сегодня... В каждом из тандемов первый — начинатель и драйвер изменений. Второй — создатель государственно-политической модели, не столько прямой «продолжатель дела» предшественника, сколько самостоятельная величина: архитектор, созидатель и, если угодно, рационализатор «мейнстрима» эпохи.
Иван Калита, как известно, с Ордой почти что дружил, и вроде бы как (?!) «мечтал» о суверенной Московской Руси. Иван Великий — исполнил его мечты в проекте России. Алексей Тишайший начал религиозную «модернизацию», приглашал иностранных мастеров на все руки... Пётр Великий — провел масштабную и очень тяжелую политическую модернизацию. Через кровь и собственную, как бы сейчас выразились, недостаточную управленческую компетентность — но провёл. «Кремлёвский мечтатель» Ленин создал советский проект в собственном сознании. Сталин выстроил советскую систему, попутно «скорректировав» Ленина, сконструировав «ленинский миф» и отправив на тот свет «старых большевиков». Об истинном отношении продолжателя дела Ленина к предшественнику можно только догадываться... Чаще всего вспоминают фразу, которую Сталин якобы бросил Жукову в июле 41-го: «мы и без Ленина обошлись, а без Вас...». Да и один мавзолей чего стоит...Потребительское отношение к предшественнику, ничего не скажешь.
Путин оказался гуманистом. Он не стал ни «эксплуатировать» ЕБНа и «святые девяностые», ни публично поливать их грязью. Скорректировал. Причем фундаментально. Порвал с демагогией «коммунистов-демократов», «западников-почвенников» — и занялся строительством России третьего тысячелетия.
Исторические модели государства Российского: в поисках социальных констант
Итак, исторические модели Российского государства. Назовём их для простоты восприятия «державная», «имперская», «советская», «современная». Если угодно, «ивановская» (имени Ивана Великого«), «петровская», «сталинская», «путинская». Общее и особенное. Не претендуя на исчерпывающее описание всех констант российской государственности, выделю несколько, наиболее существенных из них.
Первое, что сближает государство Путина с Иваном Великим или советской моделью — посткризисный характер национально-государственного строительства. Великая модернизация 1462-1505 гг. выросла из чудовищного по своей жестокости и продолжительности политического кризиса первой половины ХV столетия. Кризиса вполне себе системного, открывавшего перед русским народом перспективы окончательной геополитической лимитрофизации, превращения в вечное «цивилизационное пограничье» между Востоком (ведь на смену Орде уже приходила Османская держава) и западной макроцивилицией в лице Литвы (в перспективе — Речи Посполитой). Государство Петра Великого строилось на «пепелище» великого религиозного раскола середины ХVII века, политической нестабильности 1670-1690-х. гг. (вспоминаем Софью, Голицына и «Утро стрелецкой казни» Сурикова). Советская политическая модель — во многом результат Великой Революции 1905-1920 гг. Современная модель — государство Путина — выстраивалась на обломках советской системы, тяжелого кризиса конца ХХ столетия.
Совпадение? Не знаю. Могу лишь высказать скромное предположение, что государство, которое выстраивается, преодолевая кризисные тенденции общественного развития, в известной мере обречено. Обречено жертвовать частным, корпоративным, олигархическим в пользу целостного, общего, интегративного. Именно поэтому пресловутая «вертикаль власти» и оказалась важнее «демократии» и «прав человека» в 2000-е. Общество, декларирующее запрос на безопасность и возрождение собственной политической субъектности, ренессанс, если угодно, национально-государственной идентичности, готово следовать в фарватере «сильной власти», даже если её повседневная деятельность сопряжена с известными социальными издержками, таким как, например, коррупция.
Но следовать — не сколь угодно долго. Всему своё время, что называется. И вот уже на первое место выходят материальные интересы, желание жить лучше и веселее. И «рассерженные горожане» всех времён закономерно стремятся на болотную, устраивают всевозможные «соляные» бунты и прочие «марши несогласных». А продвинутая интеллигенция ваяет —пером или на клавиатуре — проекты демократических преобразований. И в этом плане век ХVII похож на век ХХ...
Но есть одно «но» ... Если раньше путь от «потребности в безопасности» до «высших ценностей» занимал столетия, потом — в советскую эпоху — десятилетия, то сейчас — несколько лет. Ибо «государство Путина» имеет дело с образованными людьми, готовыми отстаивать свою точку зрения. Людьми в меру прагматичными, руководствующимися по отношению к власти принципом «доверяй, но проверяй». Плюс изменение информационного ландшафта повседневности и как следствие — ускорение политического времени. «Ускользающий мир» диктует новый ритм политической жизни, а российское общество и власть пока лишь приспосабливаются к нему, реактивно и тактически осмысливают происходящие вокруг социальные процессы.
Второй общий элемент всех моделей российской государственности — это императив сильной власти, которая носит персонализированный характер, опирается на символическую фигуру правителя. Об этом написано и сказано много. Поэтому, ограничусь наиболее важным.
Первое. Образ сильного правителя в массовом сознании — не продукт «сильного государства» с его авторитарными политическими практиками. Поэтому все попытки пенять на «кремлёвскую пропаганду» весьма ущербны. Особенно сегодня, когда «пропаганда» вроде, как и осталась, а рейтинг первого лица снижается. Скорее, наоборот. Кризисный запрос на «сильную власть» порождает ту самую «вертикаль», которую сейчас модно критиковать.
Второе. Ценность «силы» в российской политической культуре имеет несколько символических измерений. Каждое из указанных измерений, хотим мы этого или нет, «привязано» к динамике эмоционального состояния общества, сопряжено с его текущими и перспективными социально-экономическими запросами. И если на определенных «изломах» российской истории, в драматические моменты кризиса, на первый план выходит образ правителя-война, «борца», то потом — строителя, созидателя, а в последующем — заботливого, в меру, строгого, но справедливого «отца» Отечества (от «матушки Екатерины» до «отца всех народов»). В связи с этим нелишне напомнить, что и Путин начинал как «защитник» от терроризма, спасавший страну от распада, а продолжал как строитель относительно «справедливой», пусть и далеко не безупречной, вертикали власти.
А что дальше? Не могу сказать... По косвенным ощущением, естественная стадия эволюции политического образа Путина и его «долгого государства» сегодня — «социально-ориентированный» гарант будущего. Гарант той самой стабильности, которая — не стагнация и деградация, а предсказуемое позитивное развитие. Возможно, это и есть новый ракурс путинского образа «сильного правителя» — не «мачо на истребителе», а гарант роста (а не падения, как сейчас) благосостояния граждан. И, что более важно, — гарант дальнейшей институциональной модернизации российского общества, ответственный за то, что «государство Путина» без «Путина как физического лица» будет жизнеспособно.
Третий элемент, который неизменно прослеживается в российской политической культуре, — это сосуществование не конкурирующих, а «параллельных» институтов властно-общественного взаимодействия. Институтов, где горизонтальные связи автономизированы по отношению к формализованным, вертикальным социальным иерархиям. Наличие, глубинных сфер, в которых государство избыточно и часто неэффективно. В советских реалиях отражением этого были и «самиздат», и «фарцовщики», и «кухонные» дебаты о политике. Сегодня это и пресловутая «гаражная экономика» (простите, «самозанятые граждане»), и закрытые сообщества «ВКонтакте». И даже популярные ныне «вписки» можно рассматривать как наш ответ пропагандируемому государством спорту, «активному отдыху» и здоровому образу жизни. Важно, что эти самые неформальные «пространства повседневности», основанные на горизонтальных коммуникациях, стремятся не конкурировать и совершенствоваться, а сохранять собственную социальную идентичность. Не выйти на свет божий и «предъявить» что-то там действующей власти. Не доказывать собственное превосходство над кем-то. А быть самими собой. Поэтому всякое вмешательство со стороны государства, будь то радикальные столыпинские реформы или локальное действие наподобие «закона Клишаса», эти «пространства повседневности» воспринимают, как минимум, настороженно.
Очевидно, эти самые пространства повседневности и есть в некотором смысле «глубинный народ», который зачастую выживает не благодаря, а вопреки... И который политикой «не интересуется». Точнее, не то, чтобы полностью он от нее отрешён, но смотрит на неё как-то отстраненно. Не размениваясь на конъюнктуру, «тренды» и прочие политические дрязги. А если и выходит на авансцену российской истории, то только в узловые для России моменты — в Смуту начала ХVII столетия, в Великую революцию начала века ХХ, и, конечно же, на рубеже ХХ-ХХI столетий. Выходит — и реанимирует социальные (а потом уже и политические) институты, выбирает стратегический курс, по крайней мере, на десятилетия вперёд. И выбирает, прямо или косвенно, людей, которым делегирует судьбу страны.
Конечно же, идеализировать «глубинный народ» смысла не имеет. Будем откровенны: очень часто «делегирование» власти и ответственности граничит с «пофигизмом», ощущением, что «жираф большой, ему видней».
Оборотная сторона всех «долгих государств» в российской истории — развитие деструктивной формы обратной связи, драматическим следствием которой нередко становится импульсивный протест — «русский бунт» во всех его форматах, от «беспощадного» до «виртуального». От бунта легального и кровавого, часто возглавляемого самим правителем — условной опричнины — до относительно вегетарианских в основной своей массе «сетевых хомячков». Таким образом, речь идёт о генетической дисфункции «обратной связи» во всех политических моделях — и обеих монархических (лучше всего об этом сказал управдом Бунша из «Ивана Васильевича»: «Не сметь перечить царю! Царь знает, что делает!»), и советской (андроповское «мы не знаем общества, в котором живём»), и современной. Например, многочисленные «общественные палаты-советы» и «прямые линии» — есть ни что иное, как попытки компенсировать недостаточную эффективность институтов публичной властно-общественной коммуникации.
И наконец, четвертая константа «долгих государств» в российской истории — это социальный императив меритократии как противовес формальным правовым нормам и административным иерархиям.
Это я не к тому, что жить нужно не по закону, а по справедливости или, в крайнем случае, «по понятиям». А к тому, что российское общество всегда, во все исторические эпохи, более или менее остро формулирует запрос на эффективные социальные лифты. И любое «долгое государство» вынуждено на этот запрос отвечать.
Простой пример: многочисленные исследования показывают, что многие россияне позитивно относятся к Сталину. Считают его «великим». А некоторые — и «самым великим» правителем за всю историю. Задумаемся, что скрывается за столь лестными оценками? Да, «великий Сталин» сегодня — это, конечно же, ассоциация с Великой Победой. Отчасти, в гораздо меньшей степени и совсем условно — «эффективный менеджер» с его «сохой» и «атомной бомбой». Но, помимо всего, позитивный образ Сталина — это манифестирующий запрос на меритократию, адресованный действующей власти; эталон правителя-нестяжателя, у которого не было условных виноградников в Италии.
Ладно, оставим виноградники, яхты и прочие «шубохранилища». Как сказал один таксист из страны ближнего зарубежья, подвозивший меня уже не помню куда, «у него Яша в плену погиб» и «Вася умер в дурдоме». Одним словом, всё в интересах государства — ничего для себя. Ну, или почти ничего, если речь идёт о преемниках Сталина в эпоху застоя. Иван Великий, как известно, тоже фактически пожертвовал собственным внуком ради устойчивости государственной власти. Петр Великий —обрёк на смерть сына. Я не призываю Путина к репрессиям. Боже упаси нам повторять такой трагический опыт. Важно другое: строительство любого «долгого государства» в России — это запуск социальных лифтов. Не только для условных «молодых технократов», но и для представителей разных слоев общества. Учитывая даже то, что лифты в силу своего предназначения и устройства перемещаются как вверх, так и вниз. И бюрократические, и социально-экономические. Сегодня министр — завтра под следствием. Сегодня фрилансер из «креативного класса» — завтра безработный с просроченным платежом по кредитке. И об этом тоже нужно помнить всем. И, тем, кто эти самые лифты выстраивает, и тем, кто пытается в них запрыгнуть.
Всё это только подчеркивает исторический запрос «глубинных россиян» на меритократическую модель власти, в которой социальный и политический статус — результат служения, причем не только «царю», но, в первую очередь, Отечеству. И «толщина кошелька», личное богатство — тоже материальная оценка заслуг перед государством, а не «поле чудес», симбиоз объективной случайности и субъективной наглости человека.
Меритократическая установка в восприятии власти со стороны «глубинного народа» — пожалуй то, что отчасти сближает нас с традиционными ценностями Запада. Того самого старого-доброго Запада, который тогда еще не был «обществом симулякров». И, наконец, потребность в меритократии как принципе государственного управления серьезно отличает российское общество от традиционного же Востока с его клановой архитектурой политической власти и «безусловной» подданической иерархией, той самой, где «царь равно Отечество», а физический уход правителя, не оставившего наследников —прямой путь к распаду государства.
Однако рассматриваемая тенденция высвечивает и острое противоречие, существующее в российском общественном сознании. С одной стороны — потребность в сильном государстве с его «вертикалью», запрос на «служилое сословие». С другой стороны, в России «чиновник» редко, когда удостаивается эпитета «эффективный». Всё чаще — «некомпетентный» и «продажный». Вот вам и психологическая константа «добрый царь — злые бояре», которая позволяет звонить Путину на «прямую линию» не только, чтобы спросить «а это правда Вы?», но и для того, чтобы всякие там «губернаторши» мямлили и заикались, оправдываясь за закрытые больницы и разбитые детские площадки.
Одним словом, парадокс «злых бояр» — это не только устойчивое желание российских граждан жить «по совести» и делать «по справедливости» («справедливость» у всех разная!), но и генетическая черта российского исторического иммунитета, которая вот уже многие века помогает «глубинному народу» окончательно не разочароваться во всякой власти, удерживает его от соблазна устроить «дикое поле» и, тем самым, похоронить Государство Российское на историческом кладбище великих геополитических проектов.
Конечно, следует оговорится, что поиск содержательных констант Российского Государства — проблема многогранная и крайне сложная. Не менее запутанная задача — пытаться «остановить мгновение», подняться над текущими процессами о оценить исторические перспективы «государства Путина». Данная статья не претендует ни на концептуализацию российской истории, ни на детальный анализ нюансов «путинской России». Задача автора была намного скромнее — попытаться обозначить отдельные императивы политико-исторического развития России, которые представляются важными и сегодня, и в стратегической перспективе. Таким образом, эта статья — скорее, приглашение к дискуссии. Дискуссии — сложной, эмоциональной, но необходимой. И, возможно, полезной не только с точки зрения интеллектуального «оживления» российского политического дискурса, но и в свете всё новых социальных, политических и даже психологических вызовов, которые нам предлагает третье тысячелетие.
Виктор Титов, кандидат политических наук, старший научный сотрудник Финансового университета при Правительстве РФ
Подробности от АК:
Комментарии (0)