«Распавшееся пространство бывшего СССР все еще «сшивают» остатки экономических связей, огромное число родственных линий и в меньшей степени – общая память, но она с годами все более истлевает», – сказал газете ВЗГЛЯД социолог и философ Александр Филиппов, соавтор недавно вышедшей книги «Центры и периферия постсоветского пространства». Что, по мнению ученого, может помочь собрать воедино бывшую империю?
Продолжающиеся в эти дни протесты в Белоруссии пытаются оседлать откровенные . Один из подписантов Беловежского соглашения Станислав Шушкевич лишить русский язык статуса государственного. Звучат опасения – крах союза двух славянских республик может стать очередной фазой в процессе распада некогда единого пространства, который начался три десятилетия назад.
Осенью 1990-го Советский Союз вошел в состояние агонии. В начале сентября 1990 года несколько районов на левом берегу Днестра объявили об отделении от Молдовы. В конце того же месяца Южная Осетия объявила о выходе из состава Грузии, власть в которой взяли радикальные националисты, провозгласившие курс на этнические чистки и разрыв с «московской империей». Уже два года полыхал конфликт в Нагорном Карабахе, разгорались межнациональные противоречия и русофобские настроения в Средней Азии. До юридического оформления распада «союза нерушимого» оставалось меньше года.
Но все же, что и тридцать лет спустя продолжает «сшивать» постсоветское пространство? Сохранились ли присущие советской модели отношения между центром (Москвой) и бывшими окраинами? На этот вопрос попытались ответить российские и зарубежные социологи и политологи – авторы недавно вышедшего научного сборника «Центры и периферия постсоветского пространства». Газета ВЗГЛЯД поговорила с одним из составителей и авторов этой книги, профессором Высшей школы экономики, доктором социологических наук Александром Филипповым.
Александр Филиппов
|
ВЗГЛЯД: Александр Фридрихович, можно ли считать происходящее в Белоруссии крахом последней союзной республики, наследующей советскому проекту?
Александр Филиппов: Здесь очень трудно разграничить сугубо внутренние дела и внешние условия и последствия. Я не занимаюсь прикладной политической аналитикой, но вижу здесь не какое-то изолированное событие внутри непрозрачных суверенных границ, а продолжение, невзирая на цели разных участников, тех процессов, «местом» которых стало все пространство бывшего СССР. Наследовать советскому проекту ни одна бывшая республика не может, но она может с большим или меньшим запозданием переживать то же, что и другие.
Из-за того, что формально лишь союзные республики обладали по советской Конституции статусом государства, могло казаться, что распад СССР должен произойти по тем же линиям границ и что СССР якобы собрался из этих стран, а потом на них же и распался. Это была фикция, ее польза все более сомнительна. И собрался СССР не так, и распад его на бывшие республики лишь в определенный исторический период мог казаться естественным. Поэтому сохранение советских границ как в значительной степени административных (а именно таковы, несмотря на все особенности, границы России и Беларуси в рамках Союзного государства) – это в гораздо большей степени наследие советского проекта, чем те или иные особенности экономики и политической системы. И сейчас, возможно, мы видим некоторые признаки того, как запущенный когда-то процесс разложения огромной страны продолжается по своей логике. Только надо сразу сказать, что здесь нет логики неумолимого распада. Здесь скорее противоборство разных тенденций, и самое примечательное состоит в том, что бывшие границы СССР становятся все менее значимыми для заинтересованных сторон.
ВЗГЛЯД: К слову, распад единого пространства происходил и продолжает происходить отнюдь не только по линиям границ бывших братских республик. Достаточно назвать Приднестровье, бывшие грузинские автономии Абхазию и Южную Осетию – и, наконец, народные республики Донбасса.
А. Ф: Да, так и есть, я об этом и говорю. Сначала кажется, что естественные линии распада – границы союзных республик, потом бывшие автономные республики и области вступают в дело, потом появляются территориальные образования, которые никакого особого статуса внутри СССР не имели, но стараются его получить сейчас. Конечно, у новых образований, от ПМР до ДНР, куда более сложная судьба в плане их международного признания. Но в мире набирается все больше таких политических единиц, которые имеют много признаков государства, а при этом не признаны – и в нынешней системе международного права не будут признаны никогда. Это не значит, что однажды они исчезнут, как призраки. Даже если сами по себе они слабы, могут быть силы, которые готовы их поддерживать бесконечно долго.
Но если эти силы действуют на пространстве, организованном первоначально с ориентацией по линиям бывших внутренних границ СССР, тенденция к собиранию большого пространства и «сшивание общности» тоже существует. Независимо от желания тех или иных людей и групп, в Белоруссии не могут не противоборствовать и эти тенденции.
Но надо отметить – не только Россия претендует на роль центра интеграции, вокруг которого будет собираться новое геополитическое большое пространство.
ВЗГЛЯД: Вы имеете в виду интерес внешних игроков к бывшим республикам СССР, тем же Белоруссии или Молдавии?
А. Ф.: Да, если нам кажется, что европейские державы, бывшие когда-то империями, навсегда смирились и забыли это свое прошлое, то для политических сил в этих странах – это не так. Это даже не идеология. Это история рассказов о своем пространстве, своя история, свое видение мира. Они не забыли свое имперское прошлое, и предлагают свои пути интеграции если не территорий, то элит, свои пути культурной идентификации поверх нынешних политических границ. Странно было бы, если бы их не было. И эти проекты часто находятся в жесткой конкуренции по отношению к интеграционным проектам РФ, как (во всяком случае, в геополитическом смысле) наследницы Российской империи и Советского Союза.
ВЗГЛЯД: Можно ли сказать, что уже произошедшие в некоторых республиках – на Украине, в Грузии – цветные революции поставили крест на интеграции этих стран в новый большой проект вокруг России?
А. Ф: В истории никогда ничего не бывает решено раз и навсегда. Поэтому история никогда не кончается. Те историки, политологи или политики, которые заявляют, что «вот теперь подведена черта, и никогда больше... дальше окончательное прощание» – заблуждаются.
До той поры, пока есть люди, несогласные с навязываемым сверху проектом, будет продолжаться борьба и никакого «подведения черт» быть не может. Другое дело, что в определенные периоды что-то кажется более вероятным, а что-то – пустой фантазией.
Большой проект, о котором вы говорите, может реализоваться, если в его контексте и широким массам, и национальным элитам будет предложено нечто делающее интеграцию привлекательнее обособления. Причем более интересной должна стать именно интеграция вокруг России, а не других, альтернативных центров силы. Пока я, увы, не вижу у нас таких «козырей», чтобы ушедшие в другие стороны республики переориентировались на Россию или хотя бы в меньшей степени хотели от нее обособиться, чем сейчас.
ВЗГЛЯД: Но ведь экономические связи, созданные в советский период, продолжают «сшивать» политически разделенное пространство?
А. Ф: Да, остатки экономических связей, которые создавались десятилетиями, нельзя игнорировать. Советский Союз ведь не зря выстраивался как единый народно-хозяйственный комплекс, но и придавать чрезвычайно большое значение этим отношениям я бы тоже не стал.
Кроме того, «сшивают» нас огромное количество биографических и родственных связей. В меньшей степени – общая память, которая с годами все более истлевает, не говоря уже о том, что собственные проекты исторической памяти нацелены в обособляющихся странах как раз на то, чтобы этого базиса солидарности не было. Правда, здесь есть своя региональная специфика, но это более конкретные вопросы. К этому стоит добавить еще сохранившееся желание, привычку властных элит ориентироваться в принятии решений друг на друга, а не на сторонние центры силы. Члены одного клуба привыкли говорить на одном языке. Но эта привычка тоже постепенно уходит.
ВЗГЛЯД: А как же ЕАЭС или ОДКБ? Эти объединения могут стать залогом интеграции?
А. Ф: Вопрос, с одной стороны, очень простой, а с другой – тяжелый для однозначного ответа. Вот недавно в Латвии , что нужно дать возможности для использования русского языка, лишь бы полнее использовался потенциал Рижского морского порта. Это сугубая прагматика.
Но это не значит, что в Латвии перестанут проводить марши ветеранов СС или откажутся от учений НАТО и что из России туда станет легче приезжать. Опять же из прагматических соображений они могут рекламировать для русских туристов Рижское взморье. Но на променаде там вы будете все чаще встречать гуляющих натовских солдат. Это при том, что русская речь будет звучать из каждого окна.
Иначе говоря, это не те фрагменты постсоветского пространства, где все уже решено, это пространства борьбы, часто плохо видимой со стороны. Ну и нас ничто не должно особенно успокаивать. Ни экономические связи, ни широко используемый русский язык не ведут к интеграции. Не ведут к ней ни российские военные гарнизоны, ни совместные учения.
ВЗГЛЯД: Хорошо, уход Прибалтики в ЕС и НАТО – это пример притягивания части постсоветского пространства к другому геополитическому полюсу, западному, евроатлантическому и т. д. Но можно ли сказать, что оставшаяся часть бывшего Союза все же остается неким квазиимперским и «Россие-центричным» объединением? Или постсоветское пространство – это уже не более чем географическое понятие?
А. Ф: Для начала надо понять, что такое «центр» и что такое «периферия». Известны строки Владимира Маяковского: «Начинается земля, как известно, от Кремля» – так и выстраивалась советская модель. Под центром мы имеем в виду не только средоточие силы и ресурсов, но и ту точку, в которой «производится» идеология, в которой формируется своя картина мира, которая и транслируется потом на периферию.
В идеале этот центр призван реализовать не только узкогеополитический, но и некий универсальный мировой проект, понятный и привлекательный для многих землян. Так, собственно, и был задуман СССР, на чьем гербе, как вы помните, серп и молот лежал на всем земном шаре. Но затем произошло оскудение этих идейных ресурсов, что – в идейном плане – и обрушило советский проект. Проблема нашего квазиимперского центра как раз и состоит в том, что он располагает по-прежнему очень большими ресурсами: финансовыми, военными, людскими, образовательными, но нет того, что «размыкало» бы его для остального мира, вовлекало бы мир в свою орбиту. Мы где-то кого-то можем поддержать людьми, деньгами, даже пропагандой. Но это – всё.
ВЗГЛЯД: Нет консолидирующей идеи?
А. Ф: Идея идее рознь. Можно исходить из той идеи, что кругом враги и нам нужно защитить от них нашу землю, недра и великую культуру. Последнюю мы, правда, перестали производить, но продолжаем сохранять. Идеей «осажденной крепости» вполне можно консолидировать сограждан, но в этом нет вектора движения. И это не имперская идея, ведь империя не обязательно жестко консолидирована – это большое динамичное пространство, которое куда-то движется. Игорь Растеряев, конечно, красиво :
«У России нет никаких границ – у России есть только горизонт!».
Но в том-то и беда, что горизонт у нас исчез, а вместо него ничего не появилось. «Горизонт» у нас это в лучшем случае плохо определенный «русский мир» с подтекстом памяти советского времени. Но СССР – это не русский мир, а альтернативная версия модерна или глобализации, которая потерпела крушение.
ВЗГЛЯД: Но ведь идея русского мира подразумевает не столько самоизоляцию в осажденной крепости – а например, «крымскую весну» и поддержку российским обществом Донбасса, восставшего против агрессивного украинского национализма. Можно ли в этих явлениях увидеть начало «собирания империи», или это нечто иное?
А. Ф: Это один из способов мобилизации, идеологического обоснования поддержки идеи того самого большого пространства, которую разделяют еще многие люди в постсоветских республиках. Причем это не пустая идея пространства как такового. За ней стоит желание и даже надежда на лучшие личные или групповые шансы, которые могут реализоваться на этом большом пространстве. Но новый Советский Союз из этого получиться не может. Он был совершенно по-другому устроен.
Если фантазировать, то идея «русского мира» могла бы заключаться в переформатировании большого пространства – так, чтобы получилось не просто большое, а еще большее государство с консолидированным культурно-однородным большинством. Но здесь проблема, которую, боюсь, не все учитывают. Общность культуры автоматически не производит солидарность.
Неравенство, несправедливость, коррупция, произвол могут оказаться более сильными факторами поведения людей, чем общность культуры. И уж тем более борьба за такое государство может трактоваться как угодно, но только не как восстановление империи, поскольку там в основании лежали совершенно иные мотивационные механизмы, другие ресурсы и возможности.
Чтобы вернуться в Россию или в ее орбиту, у людей должны быть еще другие мотивы, помимо национальной, языковой самоидентификации.
Конечно, если их в этих республиках не будут давить по национальному признаку.
Нынешнее большое пространство на месте СССР только по виду похоже на прежнее. На самом деле, внутри произошли необратимые изменения и господствуют другие организационные принципы. Поэтому шансы на восстановление империи мне не кажутся высокими.
ВЗГЛЯД: Отличаются ли взгляды экспертов в разных постсоветских республиках на взаимоотношения центра и периферии?
А. Ф: «Оптика» эксперта в сильной степени зависит от обстановки в конкретной стране, от ее истории, от «проекта будущего». При этом существует универсальный язык науки, на котором эти эксперты могут общаться и понимать друг друга. Впрочем, бывают такие стадии обострения, когда разлаживается и разговор экспертов.
ВЗГЛЯД: С вашей точки зрения, распад СССР как единого пространства был предопределен? Считаете ли вы это крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века?
А. Ф: Скоро будет тридцать лет этому событию. Даже за месяц до него я не мог представить, что это произойдет, и в статьях, которые писал в 1991 году, рисовал совсем другие сценарии событий. Я ошибался, но повторю то, что тогда высказывал: в истории нет ничего предопределенного. Многие говорили, что любая империя распадается. Я отвечал, что однажды умирает любой человек, точно так же умирает, распадается любое государство или империя. Но отсюда не следует, что оно должно распадаться именно сейчас и именно таким образом. Ставка на распад, содействие ему не казались мне правильными тогда, не кажутся и сейчас.
Я не считаю гибель СССР крупнейшей катастрофой прошлого столетия. Таковыми были, по моему представлению, две мировые войны с их ужасными жертвами. Распад Советского Союза, несмотря на множество бед и трагедий, которые он принес, по-моему, все же не сопоставим с мировыми бойнями.
Комментарии (1)